Читаем без скачивания Душехранитель - Сергей Гомонов

Андрей вытащил ступню из пены, положил на край ванны.

— Я оставил часть в Крыму — возможно, найдут. Остальные — в Одессе. Подождут до их приезда к Розе Гроссман…

— Андрюша!

Серапионов представил отца — как тот предупредительно постукивает ладонью по столешнице. Ч-черт! Ни отдыха, ни сна! Только успел приехать!

— Пап! Это единственный выход! Ты хочешь, чтобы я скакал за ними еще неизвестно сколько времени? Мне что, больше нечем заняться?

— Второй диск у них, Андрей! Я ведь попросил тебя, как человека! Что за дела?

— Твои предложения?

— Андрей! Я не помогал тебе во всех твоих начинаниях?

— Помогал, па.

— Тогда откуда такие речи? Ты не желаешь помочь?

— Па, я что, не помог? Я месяц как черт знает что носился по всей России за этими уродами. Я достал диск. Кто знал, что так выйдет?

— Ты сразу не мог посмотреть?

— Ну извини: не посмотрел! — в голосе Андрея появились нотки раздражения.

— Я тебя не узнаю. Что там у тебя происходит?

— Неужели тебе это интересно?

Отец смягчился:

— Ладно. Как дела у Оксаны?

Надо же! О внучке вспомнил!

— Понятия не имею. Я у них еще не был, — холодно ответил Андрей.

— У нее ведь день рождения скоро…

— Скоро. В декабре. И что?

— Хочу прилететь. У меня для нее есть подарок.

Андрей чуть не подавился воздухом. Отец, которому все шесть лет существования Оксанки, было на нее наплевать, вдруг активизировался?! Нонсенс! Решил сыграть в любящего деда? Ну-ну!

— Ну, приезжай…

Они поговорили на бытовые темы. И лишь отключив трубку, Андрей понял, насколько искусно отец умудрился перевести разговор на другую тему. Серапионов-старший всю жизнь умел играть на слабостях своего наследника. А таковые были. И немало. И Андрей не мог их избыть, как ни пытался. Константин Геннадьевич предпочел бы видеть в лице своего сына что-то вроде бездушного биоробота, без привязанностей, привычек и собственного мнения.

Андрей обладал уникальной памятью. Но иногда ему хотелось повеситься оттого, что он помнил всё. Это ужасно — помнить всё, как только начал сознательно воспринимать свою личность. Все обиды, проигрыши, унижения. Человеческое существо устроено так, что разум запоминает негатив лучше, чем позитив. Это душа потом купается в расслабляющих воспоминаниях благого. А подсознание помнит всё. И культивирует комплексы. И подкидывает блаженной душе картинки омерзительных падений. Например, когда ты занимаешься восточными единоборствами, а наглый одноклассник не дает тебе прохода. Ты обладаешь силами, способными смять этого урода в один прием, но сенсей учит тебя другому. Ты терпишь. Терпишь, терпишь, пока не прорывается. Ведь не только дети наблюдают за родителями, но и наоборот. Тем более, если ты — единственный сын. И тогда сильный, авторитетный родитель говорит тебе кардинально противоположное словам сенсея. И ты пользуешься моментом, дабы унизить обидчика перед всем классом. Ты берешь под контроль все это тридцатипятиголовое быдло. Потом — всю школу, даже старших. Тебя боятся, тебя уважают. А перед сенсеем ты изображаешь агнца. Потому что он того хочет. Потому что он способен обучить тебя еще более совершенной технике. И ты учишься, учишься, учишься…

Андрей ступил из ванны на теплый синтетический коврик. Зеркала отразили безупречное тело, не выспренные, но сдержанно скрытые под кожей мышцы, одним лишь движением которых Андрей мог бы убить любого, равного по силе и умениям. Пожалуй, все это — заслуга отца. Не только генетическая, но и воспитательная. Ведь Серапионов-старший, махнув рукой на протестующую Андрееву мамашу, отдал четырехлетнего сына в секцию. И сколько различных секций прошел Андрюша — одному богу известно. В том числе — запрещенных в «совке». Причем те, где занимался мальчик, были вне доступности органов. К чему бы это, ха-ха?!

Снова звонок. Начинается! Узнали о возвращении…

— Привет, Хирург! — звонил приятель, бизнес-компаньон. — Где пропал? Не забыл про выходные? А про свой день рождения?

Андрей забыл уже не только про выходные и про свой день рождения, причем несмотря на пресловутую идеальную память. Просто жизнь его в последние недели была совершенно отличной от питерской — чуть шебутной, чуть богемной… Серапионов начал привыкать к перестрелкам, к повседневной опасности, к необходимости преследовать, высчитывать, сопоставлять. А тут — какое-то «пати». Удавиться!

Хирургом Серапионова называли старые, еще университетские, приятели. У него действительно был диплом хирурга, он даже пару лет успел попрактиковаться по своей специальности (в отличие от большинства сокурсников), но дальше дело не пошло: закрутили интересные и выгодные дела. Клятва Гиппократа — хорошее дело. Но жить красиво для Андрея было привычнее. А тут еще всеми обожаемая «переслойка» подоспела…

И в итоге «пати» закончилось тем, чем заканчивалось всегда: одуревшие от сексуальности Серапионова две девчонки проторчали у него в доме оба выходных, соревнуясь друг с другом и явно рассчитывая провести здесь впоследствии гораздо больше времени. С «голодухи» Андрей довел обеих до полного изнеможения, но в итоге понял, что от них его просто воротит. И он даже не отдавал себе отчета, почему. Прежде подобный «променаж» казался ему естественным modus vivendi. А теперь в его мысли приходило воспоминание о небольшом леске между Ростовом и Краснодаром, объятиях чужой, измученной женщины, ее преданном взгляде, ее гаснущей, но такой сладостной энергии, которой она делилась без остатка, до капли, и которую он поддержал, поделившись своей, бурной и почти неизрасходованной. Серапионов думал, что за всю свою тридцатиоднолетнюю жизнь, тем более, жизнь несостоявшегося врача и вполне состоявшегося гангстера-бизнесмена, он уже окончательно и бесповоротно стал циником. Ну просто не может не стать циником индивидуум, видевший самые жуткие разрушения человеческой оболочки, изучавший всевозможные болезни людского организма, знавший всё, что нужно знать (и даже больше) о женской и мужской анатомии, препарировавший не один труп и способный без рвотного спазма переносить запах давней смерти. Что только ни выковыривал он из тел, попавших к нему на стол! Как только ни шутили они с коллегами по этому поводу, разложив на соседних с трупом препарационных столиках «закусь» из соседнего кафетерия! Тогда было всё — от криминальных абортов до бытовых травм. И теперь Андрей, в котором, как он сам считал, еще десять лет назад выгорело всё без остатка, вспоминал о какой-то бабенке (здесь он спотыкался: не мог он назвать её «бабенкой» и при этом не осечься!), причем не просто вспоминал, а тепло вспоминал. И, говоря откровенно, радовался в душе, что ни ему, ни его подельникам не удалось убить ее. Серапионову казалось, что это было бы высшим грехом в его жизни. Вот как ни странно! Памятуя обо всех его прошлых «заслугах» и «подвигах»…