Читаем без скачивания Жизнь и судьба Федора Соймонова - Анатолий Николаевич Томилин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— ...И ударил камень в истукана, в ноги его железныя и глиняныя, — надрывался Апраксин, — и разбил их!..
На памяти всех было зверское избиение вспыльчивым кабинет-министром академии секретаря Тредиаковского, можно было и здесь ждать чего-то похожего. Выходившие придворные замедлили шаги, послышались слова подначки, кто-то свистнул. Волынский размахнулся и... тут же почувствовал, как чьи-то железные пальцы схватили его десницу, да так крепко, что не вырвешь... Но кто посмел?!. Он повернул голову в сторону дерзкого и увидел Соймонова.
— Ты?!.
— Не надобно, ваше превосходительство, охолонь... — тихо сказал Федор. — Дурака бить — чести не наживать. Оглянись-ко лутше, кто сего ждет от тебя...
Волынский повел вокруг налившимися кровью глазами. Придворные разочарованно отводили взоры, поворачивались спинами, уходили спешно.
— Твоя правда, Федор Иванович! — просипел обер-егермейстер, с трудом подавляя гнев. — У-у, шакалы бесерменские... — И, опершись на твердую руку вице-адмирала, ускорил шаги, чтобы догнать императрицу.
— Чего больно гневен, Артемий Петрович, аль оказия какая приключилась? — Федор Иванович думал подойти с подношением к государыне, книги ждали в возке. Но для сего и ему не худо бы верный ориентир монаршего нраву иметь.
— А!.. — Волынский махнул рукой. Однако скоро повернулся к Соймонову и стал что-то тихо рассказывать тому на ухо. Новости были дворцовые, кабинетные... На утреннем докладе, выслушав его вполуха, Анна Иоанновна спросила: не следует ли по его мнению шляхетству польскому какую-либо сатисфакцию за обиды учинить?
Артемий Петрович, для которого вопрос сей был нож острый, так и взвился.
— Помилуй, великая государыня! О каких обидах речь?.. Мудрость и доброта твои всеми знаемы. Только изволь и сама вспомнить, сколь тяжко земля русская от ляхов претерпела. За что же сатисфакцию давать?.. Сама паче иных дело сие рассудить можешь. Шляхте польской сколь ни сыпь в карманы, все одно только кистень на москаля останется. Хоть с подачек весь век живут...
Анна прервала его и отпустила, сухо кивнув. Лишь выйдя из покоев императрицы, задумался Волынский над вопросом, заданным ему, и понял, что промахнулся.
Нет-нет, была, была причина гневаться у всесильного кабинет-министра. Тем более что причиною недовольства был он сам.
2
Смотр шел уже с час. Перед Зимним домом ровными рядами стояла гвардия: Преображенский, Семеновский и Измайловский полки. Стоял новоучрежденный Конный полк. Далее расположились расквартированные в столицу «напольные полки». Более двадцати тысяч солдат вывел ко дворцу генерал Густав Бирон.
Анна объезжала полки один за другим. Здоровалась с обер-офицерами, внимательно следила за тем, как солдаты «сперва из своих полевых пушек, а потом беглым огнем с несказанной поспешностью и исправностью, к высочайшему удовольствию ея императорскаго величества палили». Лицо ее раскраснелось, глаза заблистали, приобрели живость. Ах, ошиблась, как ошиблась мать-природа, сотворив ее женщиною!..
Вернувшись во дворец, государыня удалилась в свои покои, чтобы переодеться. Придворные прошли в галерею. Обер-гофмаршал граф фон Левенвольде стал расставлять всех к выходу ее величества. Федор Иванович отступил к двери, держа в руках поданные Семеном книги. Присутствующие кавалеры, а также «первых пяти классов дамы выстроились в полциркуля, а знатныя из духовных и светских чинов персоны по обе стороны», приняв ее величество в середину. Из соседней залы, предводимые тем же графом фон Левенвольде, вышли «от всех чинов Всероссийской империи яко депутаты» кабинет-министры — князь Черкасский с Волынским и два фельдмаршала — Миних и Лесси. Они остановились перед императрицей, низко поклонились ей церемониальным поклоном, после чего князь Черкасский, отдуваясь от тучности своей, сказал приличествующую случаю речь, заключив оную воззванием: «А тебе, вечному Богу и отцу всех щедрот и источнику всех благ, славу, хвалу и благодарение из глубины сердец наших возсылаем за все великия добродетели, которыми Ты помазанную свою Анну, всемилостивейшую императрицу и великую государыню нашу, к правлению сей империи одарил и украсил, и молим Тя, всемогущий Боже, сохрани оную до глубочайшей старости жития человеческаго во здравии и благоденствии, к нашей неизреченной радости и веселию!..»
Анна, которой оставалось жить девять месяцев и три дня, слушала мало сказать внимательно, она впитывала слова и, казалось, даже повторяла вслед за одышливым кабинет-министром: «...изобилуй благословение твое святое на освященную ея персону... дабы мы и потомки наши Твое святое имя за толикия благая во веки веков прославлять... могли...»
3
Ответив на сию, сказанную при общем внимании речь, Анна отступила к возвышению трона, где должно было происходить целование руки, согласно «Табели о рангах». Федор подошел после графа Головина. Опустившись на колено, он принял тяжелую холодную ладонь императрицы в обе руки и припал к ней губами. Не вставая, произнес:
— Позволь, великая государыня, всемилостивейшая императрица, всенижайшему и всеподданнейшему рабу твоему книги сии, сочиненныя для назидания подлинных российских зейманов и к вящей славе государства Российскаго, почтительнейше поднесть...
Он принял из рук стоящего сзади камер-юнкера два тома, переплетенные в кожу, и сложил их у ног императрицы. За что был всемилостивейше пожалован еще одним допущением к царственной руке и одобрительным замечанием. Камер-юнкер поднял поднесенные книги и унес во внутренние покои, где им предстояло далее пылиться в каком-нибудь шкафу девственно чистыми и нераскрытыми до ревизии или другого повода, после которого они будут переданы в императорскую библиотеку. Впрочем, книгам Соймонова была уготована иная судьба, но об этом позже...
Императрица объявила о наградах. Она оборотилась к Бирону и, как пишут «Петербургские ведомости», пожаловала герцога из собственных рук «великим золотым покалом, в котором золото, в разсуждении чистой работы и употребленных к украшению онаго бриллиантов за малую часть высокой цены его почесть можно...» Уж не намекали ль «Ведомости» на вексель с цифрой в пятьсот тысяч червонцев, вложенный в оный «покал» и подписанный рукою государыни?..
Толстая и коротконогая Бенигна, супруга Бирона, получила орден святой Екатерины. Оба юных курляндских принца — Петр, которому только что исполнилось шестнадцать лет, и резвый шалун Карл, одиннадцатилетний отрок, награждены были одинаковыми орденами святого Андрея Первозванного с алмазными крестами и звездами. А тринадцатилетняя курляндская принцесса Гедвига-Елизавета получила портрет императрицы, украшенный бриллиантами.
Федор Иванович смотрел,
