Читаем без скачивания Жизнь и судьба Федора Соймонова - Анатолий Николаевич Томилин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вернувшись в Петербург, он сходится с Волынским и начинает, не без помощи последнего, свое восхождение по лестнице столичной карьеры. В 1736 году его производят в тайные советники и назначают президентом Коммерц-коллегии, а три года спустя он уже сенатор, начальник канцелярии конфискаций и Коллегии экономии.
Платон Иванович был очень богат. В обеих столицах у него — прекрасные дома, великолепно обставленные, с картинами и скульптурами, вывезенными из-за границы. Отменная библиотека с книгами на разных языках. Ее хозяин в совершенстве владеет французским, голландским, знает немецкий, латынь, привержен европейской культуре и... терпеть не может иноземцев, окопавшихся при дворе.
В своих действиях граф Мусин-Пушкин смел, в суждениях независим. Характер у него гордый, и он часто бывает резок даже с очень влиятельными лицами при дворе. А это друзей ему не прибавляет.
Назначенный в Коммерц-коллегию, Платон Иванович прежде всего выгнал оттуда несколько взяточников-иноземцев и заменил их своими, русскими. Этот акт сразу же поставил его в оппозицию всей немецкой партии при дворе и, к сожалению, не прибавил сторонников среди русских придворных. Тем не менее к 1740 году граф Платон Иванович Мусин-Пушкин был при дворе фигурой видной и значительной.
6
Лихо завернув с заснеженной Мойки в широкие ворота усадьбы, кучер Матюша осадил коней у высокого крыльца, ведущего в сени богатого дома с ярко освещенными окнами. Выскочившие гайдуки бережно приняли приезжего. Поддерживая под руки, помогли взойти по ступеням, отворили двери. Конюхи отвели лошадей в глубину обширного двора, где под длинным навесом уже стояло несколько саней и кибиток, а также одна карета, поставленная на полозья.
Кабинет-министр и обер-егермейстер Артемий Петрович Волынский более других любил свой большой деревянный дом на Мойке, где и живал большую часть зимы. Ныне на том самом месте находится левое крыло известного универмага ДЛТ, или «Дома ленинградской торговли», выходящего на Волынский переулок боковыми помещениями. Мало кто из ленинградцев, не говоря уж о «гостях города», знает, кому обязан названием сей небольшой переулок, соединяющий улицу Желябова (бывшую Большую Конюшенную) с набережной Мойки-реки. Не так было двести пятьдесят лет назад...
Обширная усадьба Волынского была известна всему Петербургу. Дом, людские избы, битком набитые крепостной челядью. Не менее чем из шестидесяти человек состояла дворня. Причем были тут люди самых разных племен. Кроме русских мужиков и баб не редкость встретить в обширных покоях поляка или шведа, малороссийца, турка, перса, калмыка, бухарца и даже индийца. Где бы ни бывал Артемий Петрович, отовсюду с добытым добром привозил и людей. Однажды, гостюя у графа фон Левенвольде, увидел совсем юных девушек-черкешенок, содержимых для мужеской услады хозяином. Увидел — задумался. И лишь то обстоятельство, что, овдовев за несколько лет до описываемого времени, он предпринимал ходы, сватаясь к двадцатилетней графине Марии Ивановне Головиной, задерживало исполнение возникшего намерения. Головина была по отцу внучкой канцлера, а по матери — князя Гагарина. Того самого сибирского губернатора, повешенного по указу государеву за взятки и мздоимство. Но сей грех никогда в России особо не осуждался. У воды быть да не напиться?.. Кто решится первым бросить в такого камень, ежели нет, разумеется, на то приказа... В сватовстве Артемию Петровичу не отказывали, но просили обождать. Ну что же, ему шел в ту пору еще только пятьдесят второй год — для мужчины, для государственного деятеля — самый сок, самый возраст. А Гагарина более жалели, нежели осуждали. Волынский же очень надеялся укрепить этим браком свое положение среди старой аристократии, да и богата была невеста-то Мария Ивановна.
Кроме жилых домов на территории усадьбы была просторная конюшня, в денниках которой стояли едва ли не лучшие в столице лошади немецкой и неаполитанской, черкасской, грузинской, турецкой и калмыцкой пород. Сам герцог Курляндский не раз жаловал сюда и подолгу чмокал языком, оглядывая стоящих коней.
Нельзя обойти вниманием и кладовые с подвалами. Оные с избытком наполнялись всевозможными съестными припасами, а также настойками, наливками, венгерскими, шпанскими, рейнскими, бургонскими и шампанскими винами. Не забыты были и водки...
В сенях, куда вошел Федор, было тепло. Он скинул шубу, ловко подхваченную прямо с плеч дюжим лакеем в ярком платье. Вся дворня у Волынского была одета в одинаковые ливреи, состоящие из кафтанов песочного цвета, красных камзолов и таких же штанов с серебряными позументами. Дворецкий Волынского Василий Кубанец встретил Соймонова, поклонился, протиснулся бочком в дверь и исчез во внутренних покоях. В доме Артемия Петровича насчитывалось восемнадцать комнат. Хозяин любил похвастать ими, и Федор Иванович знал убранство каждой. Так, он помнил, что в лучших покоях стены были обтянуты красным атласом с травами и обиты шелковыми персидскими канаватами. Прочие же имели шелковые шпалеры или убраны оказывались цветною камкою. Шестнадцать больших венецианских зеркал в золотых рамах и семь в ореховых резных были развешаны по стенам и украшали простенки. Много картин, написанных масляными красками, портретов, среди которых главное место занимали парсуны Петра Великого, Анны Иоанновны и Бирона. Федор вспомнил прекрасную мебель, оружие. В шкафу за стеклами в парадном покое, примыкавшем к кабинету, стояли русские книги. Книг было немного. Несколько астрономических и геодезических инструментов завершали убранство комнат.
Соймонов поворотился к большому зеркалу, у которого горели в шандалах яркие свечи, чтобы поправить загнувшиеся уголки жестких галунов на поддетом под кафтан расшитом камзоле. Поправил парик, обсыпанный по моде пудрой. При дворе, особенно последнее время, большое внимание обращали на одежду. Естественно, что, желая показать свое уважение царствующим особам, Артемий Петрович Волынский старался прослыть записным щеголем. В описи конфискованного его имущества числятся между прочим двадцать пять парчовых, бархатных, гродетуровых, глазетовых и суконных кафтанов и двадцать семь не менее разнообразных и богатых камзолов. Манштейн в своих записках отмечает, что «придворный, тративший на свой туалет в год не более 2000 или 3000 рублей, был почти незаметен». Это обстоятельство весьма смущало Федора Ивановича, не привыкшего к излишествам, но «с волками жить...».
Он едва успел оглядеть себя в зеркале, как дверь широко распахнулась и на пороге показался хозяин дома. Он раскрыл объятия, сделал
