Читаем без скачивания Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

На машинах и пешком они с трудом пробирались по развалинам Сталинграда. Осмотрев подвал универмага, где располагался штаб Паулюса, они зашли в подвал соседнего здания, в котором находился немецкий военный госпиталь. Их встретил майор — главный врач госпиталя. Трясущимися губами немец доложил о состоянии и нуждах госпиталя. В помещении стоял трупный запах, стонали раненые и умирающие. Рокоссовский повернулся к сопровождавшему его начальнику медслужбы армии Чуйкова.

— Переведите их отсюда в более подходящее помещение. Дайте медикаменты и питание.

У немецкого врача, когда смысл перевода дошел до его сознания, на глазах появились слезы.

Генерал-полковник, наклонясь, чтобы не удариться головой о верхнюю перекладину, вышел из подвала на свежий воздух. Он достал пачку папирос.

— Алексей Степанович, вы курите?

— Нет, но сейчас закурю.

— Коротка память у немцев, — сказал Рокоссовский, прикуривая. — Почти двести лет тому назад, в результате разгрома Пруссии в семилетней войне, чудом оставшийся в живых Фридрих Второй, завещал своим потомкам две истины. Первая — наиболее опасным из всех противников считать Россию. И вторая — всякая длительная война для Пруссии губительна.

— Да, — произнес Чуянов, — Фридрих Второй зрил в корень. — Они продолжали ходить по развалинам города и видели, как по разбитым улицам от центра Сталинграда тянутся бесконечные колонны пленных.

Немцы плелись, едва волоча ноги, обмотанные в рваное тряпье. Согнутые в три погибели, «завоеватели», одетые в разноцветную ветошь, войлок, коврики, мешки, представляли жалкое зрелище.

— Характерная, я бы сказал, трагикомическая деталь, — сказал Чуянов, глядя на эту пеструю толпу. — Черт подери! Без сожаления оставили свое битое войско, но, когда где-то затерялась расческа и зажигалка «с прыгающим чертиком» у начальника штаба 6-й армии генерала, Шмидта, он поднял шум.

Рокоссовский и Чуянов подъехали к станции. Вдоль железной дороги и вокруг здания разбитой товарной станции, сняв штаны, то и дело вставали и приседали военнопленные. Одни держались за ремни, а другие махнули на все рукой и на морозе светили голыми задами.

— Что здесь происходит? — улыбнулся генерал.

— Сейчас уточним, — нахмуренно ответил Чуянов и, вызвав начальника станции, спросил: — Это что еще за комедия?

— Мне дали пленных на погрузочно-разгрузочные работы.

— Ну и правильно, — произнес Чуянов — Едят наш хлеб — пусть работают!

— Сегодня мы разгружали семена клещевины, Я их предупреждал, чтобы не ели, а они налопались, и вот результат. Ведь из клещевины делают касторовое масло.

Рокоссовский взглянул на старательно встававших и приседавших пленных и, вспомнив окопную радиопередачу, весело сказал:

— Вот вам и буль-буль Вольга!

Утром следующего дня завершение великой битвы на Волге закончилось многотысячным митингом. А в это время самолет с Рокоссовским и Вороновым был уже в воздухе. Видимость была хорошая, но прижиматься к земле, как во время полета с Жуковым четыре месяца тому назад, не было необходимости. Фронт ушел далеко, и у авиации противника было много других забот. Оба пассажира сидели молча — за время боев наговорились вдоволь. Рокоссовский время от времени поглядывал в иллюминатор. Самолет медленно плыл над белым безмолвием, изредка задевая крылом мягкие, как лен, облака. Он думал о встрече с семьей.

Глава шестнадцатая

Майор Белозеров пробыл несколько дней в Москве, пытаясь найти жену и сына. В их квартире уже жили другие люди, и они ничего не знали о тех, кто жил здесь раньше. Через дальних родственников ему все-таки удалось уточнить, что в самом начале войны семья уехала в Куйбышев. Он писал письма родителям Ольги, но ни разу ответа не получил.

До конца отпуска оставалось более десяти суток, и он решил ехать в Куйбышев. Было девять часов вечера. Он сложил в чемоданчик вещи и начал рассматривать подарки жене и сыну. Спортивный костюм Сашеньке должен быть впору: он как раз рассчитан на мальчика восьми лет. Простенький материал, но где теперь возьмешь другой? Он поставил на стол теплые ботиночки, которые удалось купить у входа в метро, — подарок жене. Он изучал их вблизи, а потом отошел на пару шагов и, склонив голову, подумал: «Они должны подойти Оле». Он запаковал подарки и перевязал их лентой. В одноместном номере — его поместили туда как Героя Советского Союза — было жарко и душно. Он снял китель и приоткрыл форточку. В домах мелькали огни, на площади во весь рост стояла скульптура Сталина со снежной шапкой на голове. Вокруг площади мелким потоком текли машины. После тюрьмы и окопной жизни этот пейзаж был ему в диковинку.

Белозеров вскоре залез под одеяло, но уснуть сразу не мог: не давала покоя мысль о семье. За пять лет разлуки могло произойти столько событий, о которых невозможно и догадаться. Вглядываясь в густую темноту, он вспоминал времена знакомства со своей будущей женой. После окончания Высшего коммунистического института просвещения России ему уже шел 34-й год. Белозеров приехал в родные места отдохнуть и там познакомился с Олей. Они долго тогда бродили по живописному берегу Волги, ослепленные любовью, и были убеждены, что им никогда не грозит разлука. Прежде чем уснуть, он еще долго перебирал в памяти семейные страницы, и чем дольше это делал, тем тревожней становилось на душе.

Он поднялся рано утром и поехал на вокзал. Ровно в 5 часов поезд отошел от перрона. Белозеров занял свое место на верхней полке и проспал несколько часов подряд. Под вечер поезд остановился на каком-то полустанке и против вагона оказалось пятиэтажное здание, очень похожее на тюрьму. Поезд уже отошел от остановки, и за окном появились новые пейзажи, но перед глазами Белозерова долго стояло то здание. Оглушающий вой встречных поездов каждый раз заставлял Андрея вздрагивать и внутренне сжиматься. Ему казалось, что каждый вагон, как следователь в тюрьме, повторял: «Шпион! Шпион! Шпион!» Всякий раз он с нетерпением ждал хвостового вагона, чтобы поскорее избавиться от этого страшного слова, которым его мучили в тюрьмах.

Когда Белозеров подходил к неказистому рейсовому автобусу, пассажиры брали его штурмом. Кое-как майору удалось поставить обе ноги на последнюю ступеньку, и за ним, конвульсивно подергиваясь, закрылась дверь. Минут через сорок автобус подрулил к конечной остановке, и пассажиры высыпали из машины.

Время приближалось к полуночи. Как человек, давно не бывавший в этих местах, он осмотрелся вокруг, чтобы уточнить дорогу к дому, до которого было около двух километров.

Было ветрено и морозно. На окраине города ветры особенно старались и сквозь легкую шинель продирали до костей. Подойдя к дереву, растущему у калитки, он решил передохнуть. Ветер еще больше усилился, и его жалобные напевы внушали Белозерову какую-то неодолимую тоску. Когда он открыл калитку, шаги его стали неуверенными и тяжелыми. Несмотря на поздний час, кое-где в окнах горели огни. Родительский дом жены выглядел сонным.

Мысли его кружились, путались, как снежный вихрь, уносились туда, где он любил сидеть в саду с Олей, высвечивали лица сына, Олиных родителей и вновь возвращались сюда, где он теперь томился в неизвестности. Белозеров поднялся на крыльцо, отряхнул от снега сапоги и постучал в дверь.

Послышались шаркающие шаги.

— Кто там?

— Это вы, Татьяна Степановна?

— Да я, а вы кто?

— Андрей… Белозеров.

Пропустив гостя и закрыв за собой дверь, седая, изможденная женщина некоторое время смотрела на Белозерова, потом обняла его, заплакала и запричитала:

— Сынок… Сынок дорогой… нет нашей Оленьки, нет… Нет Сашеньки… Нет отца. Я осталась одна…

Андрею стало плохо, губы его побелели. Чемодан выпал из рук и шлепнулся о деревянный пол. Это известие молнией отозвалось во всем теле, клещами сдавило грудь и колющей болью застыло у сердца.

С Татьяной Степановной Белозеров проговорил до самого утра. Она, захлебываясь слезами, рассказала, что Оля с сыном погибла в разбомбленном поезде. С помощью соседей она похоронила их на кладбище, а родственники собрали деньги на памятник. Отец остался где-то в Северном море — его корабль потопила немецкая подводная лодка.

Под утро ветер утих, установилась солнечная погода. Белозеров уложил Татьяну Степановну в постель, поручил соседке-врачу опекать ее и, оставив на столе остаток денег, пошел на кладбище.

Ровно в полдень, по расчищенной от снега дорожке, Белозеров прошел в ворота старинной кладбищенской ограды. Кресты. Памятники. Скульптуры. Скорбные фигуры пожилых людей.

Блестели на солнце, словно покрытые ртутью, стволы деревьев. Желтогрудые резвые птички, с нарядными головками, шныряли в переплете покрытых инеем ветвей и «пинькали» тонкими голосами. Синее небо, прозрачный звонкий воздух, легкий ветерок, как бы сговорившись, придавали кладбищенской грусти особый колорит.