Читаем без скачивания Донское казачество в войнах начала XX века - Наталья Рыжкова

Поэзия боя кончена. В разгар боя, когда нервы напряжены, ничего не чувствуешь; живешь только внешним, только происходящим перед глазами, когда раненые: явление такое-то, акта такого-то, драмы 7 мая.

Но теперь, когда смолкли пули, и начинается весь ужас!

Как тяжело, как больно смотреть на этих страдальцев, которые еще так недавно были здоровы, веселы! Теперь начинает работать мозг: ведь и ты мог бы лежать здесь беспомощный, разбитый. Сидим вечером около костра за чаем, из темноты выходит казак: «Где Екатеринодарцы?» За ним конь, через седло которого перекинут труп убитого товарища, за ним другой, третий — холодной могилой повеяло от всего этого. Если бы знали, какой ужас овладевает, как жутко от всей этой другой стороны боя! Вечер тихий, грустный какой-то, словно он сочувствует нашему горю; тихо и на биваке.

Костры как будто не так ярко горят, не кажутся такими резкими на фоне ночи! Вокруг них сидят кружки и ведут тихую беседу — о чем?.. Не слышно в них радости, что сам жив и цел, не передают они и храбрые подвиги друг другу; а говорят они об убитых, о раненых товарищах. Всё, всё припоминается до мелочей! Тяжелый сон был в эту ночь!

8-го рано утром я видел, как хоронили двух убитых Гребенцов, принесли их на бурках; могилу вырыли под деревом, собралась своя сотня, товарищи. Батюшка стал поспешно служить панихиду. Грустные похороны в чужой стороне, нужно спешить, утро было такое серенькое. Окружавшие перекрестились за убиенных и принялись за сборы к выступлению. Около лазаретных двуколок собрались раненые; у некоторых глаза и все лицо воспалены, видно, мучительную ночь они провели. Доктор усиленно хлопочет — надо всех осмотреть, кого перевязать, всех разместить, тяжело раненных в носилки, полегче на китайские арбы, а кому приходится ехать и верхом. Один, раненный в ногу, взобрался на коня и его с трудом ссадили! Бедные раненые, когда-то они доберутся до спокойной койки! У Гребенцов убиты 2, ранено 17, ранены подъесаул Родштейн — в руку тяжело и сотник Матегорин — легко, в мякоть лопатки, остается в строю. Про Сунженцев не знаю; у нас же благополучно. С этого дня начинают ходить слухи о том, что нам наперерез к монгольской границе идут два полка пехоты и артиллерии. Ведь мы всего в 20 верстах проходили от гор. Факумыня, где штаб генерала Ноги. Наше безмятежное спокойствие несколько нарушено, и мы каждую ночь ждем тревоги. Идем медленней — у нас длинный транспорт раненых и пленных. Кстати, у нас в отряде считается позором оставить не только раненого, но даже тело убитого в руках врага. Мищенко строго требует соблюдения этого святого обычая, и за весь набег пропал без вести только один казак. Наши пленные все 49-го резервного полка; народ уже пожилой, многие с бородами, держат себя спокойно, солидно; кое-кто говорит немного по-русски; у многих медали и ордена, кажется, за китайскую войну 1894 года, у кого за взятие Пекина в 1900 году; а раза два слышал я — за Порт-Артур. Одеты во все черное; на ногах подобие сандалий, погон нет, а на воротнике металлические 49, на обшлаге кругом желтые полоски, что, кажется, отмечает унтер-офицеров от рядовых. Насколько в них укоренилась привычка: каждое утро они чистились, унтер-офицеры же осматривали, все ли в порядке! Везут их всех на китайских арбах.

С утра в разные стороны пошли 4 разъезда, силой по сотне; поморочили они японцев хорошо; говорят, что один был верстах в 5 от гор. Синминтина и видел железнодорожную водокачку. Сегодня переход совсем маленький, 20–25 верст, так что в 2 часа мы стали биваком на ровной зеленой площадке! Не успели устроиться, как видим, что два гребенца ведут японского драгуна, которого они, как зайца, изловили в разъезде. Драгун одевают чисто и тепло; красные штаны, черный мундир, сверху черный дождевой плащ. Конь вороной, худой, грузного, не верхового склада; вообще, конский состав японской кавалерии плохой. Седло английского производства, великолепное, напоминает наше драгунское, но глубже; подметкой служит теплая хорошего сукна попона и красное шерстяное одеяло. Очень хорош карабин, легкий, изящный.

9-го. Снова большой и трудный переход. Идем спокойно, дорога довольно скучная. На бивак стали в 5 час. вечера в деревне; раньше располагались на свободе. Вечером приехал из дальнего разъезда офицер и сообщил, что верстах в 8–10 отсюда их сотню из какого-то городка обстреляла артиллерия. Известие производит эффект. У нас же костры по обыкновению горят вовсю, и яркое огненное пламя надалеко озаряет местность. Такая неосторожность нас волнует; скоро приходит приказание: костры спрятать в ямы, за бугры, что и исполняется, конечно, но лениво. Мы убеждены, что ночью пойдем дальше, но Мищенко знал обстановку лучше нас, и 10-го мы выступили по обыкновению в 7 часов.

Переход, кажется, самый трудный, ибо дорога все время идет сыпучими песчаными бурханами, все время подъемы и спуски. В песках душно, колодцы встречаем редко. Почти всю дорогу, чтобы облегчить орудийных коней, наши ездовые идут пешими, что делаем и мы, для примера. Пришлось переходить овраг с весьма крутыми спуском и подъемом и столь топким, вязким дном, что конь сам выбраться не может. Поэтому для перехода наших пушек пришлось устраивать большую гать, для чего срубили целую рощу. С трудом, с помощью двух сотен, мы переправились; полки пошли вверх, в обход. Среди песков разъезд Уманцев нашел своего русского офицера. По его словам, его захватили с опушки деревни, где стояла их команда, хунхузы; долго мучили; от них его выкупил какой-то китайский чиновник; от этого последнего он бежал и заблудился в песках. Сначала он не узнал казаков и было бросился от них, но его догнали. Он — осетин из селений около Владикавказа; у него оказались среди Сунженцев знакомые. В этих бурханах паслось немало монгольского скота, и все части старались обеспечить себя мясом насколько можно. Переправлялись через небольшое, но с чистой, прозрачной водой озеро, которое сразу после душного перехода освежило и нас и коней. Ночлег сегодня снова в деревне. Около деревни нас встретил Мищенко и своим сердечным, добрым голосом благодарил доблестных казаков за их первый, но славный бой, за тяжелый поход. Сегодня мы вышли окончательно из сферы опасности и можем вздохнуть полной грудью. Спим, раздевшись, в фанзе, и это после 7 дней спанья в хомуте настоящее наслаждение; с удовольствием потянулся, размял свои кости каждый. Деревня называется Лалагай. Эти три дня, хотя и носились упорные слухи, что японцы идут нам наперерез, шли мы совершенно спокойно, лишь разъезды имели дело с хунхузами.

11 мая. Сегодня последний переход; до Ляоянвопыня, откуда мы начали свой набег, осталось всего 25 верст. Выступили часов в 8 утра, так что не пришлось особенно торопиться. Дорога по мочежине, по пахоте, и очень тяжело, но кони хорошо втянулись и тянут бодро.

Пройдя верст 10 от ночлега, разрешено было петь, и сразу маньчжурские поля огласились нашими родными песнями: «Из набега удалого едут Сунженцы домой…»; заиграла музыка Екатеринодарцев. На душе стало веселей; лица у всех стали как-то беззаботней.

Все, ночуя отдых, приободрились, подтянулись, и совсем не было видно усталости. В Ляонвопынь пришли часа в 3 и разместились свободно по фанзам. Главным образом, сегодня наслаждаемся сном, раздевшись и под крышей.

В течение всего набега мы не знали, куда мы идем, где будем завтра; мы даже не сразу узнали о повороте домой.

И это было отчасти хорошо: офицеры говорят, от них болтают казаки, а от этих слышат китайцы-переводчики; народ весьма ненадежный. Своей неизвестностью мы не тяготились, ибо твердо верили в своего Мищенко. За 8 дней набега прошли более 300 верст, делая в сутки в среднем 40 верст и будучи в седле до 10 часов. Кони за набег сдали сильно, но и работа была египетская; немало коней пришлось бросить. Наши орудийные тоже подтянулись хорошо; бросили одного; наши же казачьи пришли в лучших телах, чем пошли. Когда кони сильно исхудали, арчак стал давить на холку, и в результате были побои. Казаки в бою вели себя прекрасно, выше всяких похвал, но на походе у всех почти большой недостаток: отсутствие чувства артели, нет заботы, чтобы всем было хорошо, а тогда и мне будет хорошо.

С 13-го стали устраиваться: привели в порядок свою фанзу, очистили двор. Ежедневно пришлось рыскать по окрестностям в поисках фуража, который здесь сильно подобрали, а что осталось, то китайцы хорошо припрятали, и надо иметь особый нюх, чтобы найти яму с зерном где-нибудь в углу сарая. Сухарей нет совсем, сахар на исходе, почему с нетерпением ждем из тыла транспорт; в течение 10 дней мы совершенно были отрезаны от своих сообщений, с волнением ждем также известий и почты.

Второй день моросит мелкий дождик, грязно, сыро и скучно после бывшего разнообразия, напряжения.

Этот набег прошел как-то незаметно, а между тем он был неизмеримо выше по результатам и в исполнении, чем зимний. Причиной этого, надо полагать, было то, что плодами его не пришлось воспользоваться. Задачей набега было поставлено — задержать предполагаемый переход японской армии в наступление. Конечно, генерал Ноги не мог и думать о движении вперед, пока в тылу его работал корпус конницы, действующий на его пути сообщения и подвоза продовольствия. Кроме этого, была произведена точная разведка расположения армии Ноги. Но, к сожалению, все эти сведения остались неиспользованными.