Читаем без скачивания Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

А дальше началось принуждение к литературе.

Катаев потребовал от Зинаиды (как когда-то от брата), чтобы она начала писать. Тем более готовился альманах памяти Багрицкого, который был другом Шишовой и их соратником по «Зеленой лампе». (Кстати, в том сборнике поучаствовал и одесский спаситель Катаева Яков Бельский.) Шишова отнекивалась, уверенная, что ничего написать не сможет — уже 15 лет не пробовала.

«— Каждая «дамочка» имеет право писать воспоминания. Это необязательно должно быть высоким произведением искусства, — убеждал меня Катаев. Я робко протестовала. В глубине души я была убеждена, что опозорюсь…»

Оставалось попрекнуть гостью из Одессы куском хлеба и кровом, как когда-то брата… Проверенный жесткий, наивный и успешный способ принуждения — застыдить: давай слезай с шеи…

«История о том, как Катаев буквально вытолкнул меня в литературу, заслуживает того, чтобы об этом рассказать подробно:

В ту пору я жила на Бронной и ежедневно завтракала, обедала и ужинала у Катаева на Тверской. Перед тем, как прийти, я обычно звонила ему по телефону. Какой же был мой ужас, когда позвонив однажды ему, я вдруг услышала:

— Приходи, но только после того, как напишешь статью о Багрицком.

— Я не могу, — протестовала я, — т. е. я могу, но я должна обдумать.

— Ну так обдумай! — был неумолимый ответ.

Я решилась на хитрость. Я знала, что после завтрака Катаев обычно уходит из дому. Я переждала и позвонила Любе, катаевской домработнице.

— Любочка, говорит Зинаида Константиновна. Я сейчас приду завтракать, там у вас осталось что-нибудь?

— Зина Константиновна, — ответила Люба смущенно, — для вас все оставлено, но Валентин Петрович сказал, чтобы не давать, пока вы не принесете какую-то рукопись.

Тогда я засела и за три часа написала статью о Багрицком.

Пробка вылетела, теперь мне самой уже захотелось писать».

«Рожденный под счастливой звездой, Катаев словно распространял удачу на тех, кто оказывался в его орбите», — говорит невестка Шишовой Надежда Колышкина.

Перечитывая тексты его сотоварищей по одесской литературе, опять думаешь: сложись у них все чуть иначе, не получила бы (при катаевском дружеском менеджерском напоре) отечественная литература еще несколько имен?

И это он, благодетель, которого Шишова называла своим Вергилием, надоумил ее заняться детской литературой.

Невестка со слов Шишовой воспроизводит ее диалог с Катаевым. Тот заговорил о ранней декадентской книге стихов «Пенаты», которую Зинаида вспоминала с пренебрежением, а он с нежностью и памятью о собственной зависти: «Ты была самая красивая и самая талантливая». Под той же девичьей фамилией, которая стояла на обложке, он посоветовал ей печататься вновь, хотя по паспорту она и была Брухнова.

«— Вот выставлю счет за обеды, быстренько напишешь роман!

— Но я никогда не писала романов, — слабо возразила Зика, увидевшая вдруг в словах Катаева резон.

— Это я знаю, иначе бы я их прочитал! — перешел на свой излюбленный ироничный тон Катаев. — Тебе придется порыться в исторических книжках, поскольку тему лучше взять неактуальную, так сказать, из глубины веков. И если сможешь писать для детей, пиши для «Детгиза», хотя это трудно. Зато детскую литературу меньше курочат. Для цензоров она не представляет интереса, поскольку там заведомо не бывает государственных секретов.

Зинаида Константиновна учла советы друга… Оправдался прогноз Катаева и относительно материальной стороны дела. С первых же гонораров стало ясно, что голод им (ей с сыном. — С.Ш.) теперь не грозит и даже можно подумать о смене места жительства».

Сначала пошли рассказы. Затем в 1940-м был опубликован первый исторический роман «Великое плавание» о путешествии Христофора Колумба. Среди других ее историко-приключенческих книг самая известная — «Джек-Соломинка» (1943) о восстании Уота Тайлера.

В 1937-м сгинул в архангельских лагерях Аким Брухнов. «Катаев знал о причине страхов, обуревавших Зику после ареста мужа, более того, находил ее нежелание быть на виду весьма разумным и «исторически оправданным»», — писала Колышкина.

С сыном Маратом Зинаида пережила блокаду в Ленинграде, откуда помог выбраться Фадеев, поселивший их у себя на даче в Переделкине. В 1943-м написала письмо Сталину, жалуясь на то, что ее блокадную поэму называют упаднической — «Пора прекратить безобразие», — последовала резолюция, и поэму издали.

Марат ушел на фронт в 18 лет, получил ранение под Сталинградом, победу встретил в госпитале под Веной. «С учителями, надо сказать, моему мужу повезло, — писала Колышкина. — Так, перед уходом на фронт Валентин Катаев, знавший Марата, как он говорил, еще до его рождения, посоветовал никогда не шутить при старших по званию: «Если ты пошутил при начальстве и тебя не поняли — пиши пропало. Возненавидят, отомстят и пошлют в такое пекло, что никакой героизм не поможет. И вообще, держи язык за зубами». Кстати, сам Катаев виртуозно владел этим искусством».

Зинаида Шишова умерла в 1977 году.

Бука, Бузя и Бума

В том 1934-м Ильф, Петров и Катаев наконец-то выступили совместно.

«Автором темы», то есть сочинителем фабулы, опять оказался Катаев. Они написали пьесу «Под куполом цирка». Премьера ее состоялась 23 декабря 1934 года в московском театре Мюзик-холл.

В центре пьесы — драматическая потеха на расовую тему.

Через несколько дней после премьеры журналист «Известий» Алексей Гарри сдержанно похвалил постановку, но не удержался от укоризны: ««Под куполом цирка» является  до известной степени попыткой подогнать советскую тематику под рамки стандартного западного обозрения… Квалифицированный зритель, прочтя на афише три больших писательских имени, вправе был ожидать значительно более высокого качества литературного материала».

Пьесе досталось и покрепче, например, от недавнего рапповского воителя, так что пришлось обороняться — в «Правде» 14 марта 1935 года появилось «письмо в редакцию» Ильфа, Петрова и Катаева: «В своем выступлении на пленуме союза советских писателей В. Киршон сообщил, что «мы наблюдаем и явления, чуждые нашей советской природе…». Наша пьеса «Под куполом цирка» может нравиться или не нравиться. И не дело авторов вступать по этому поводу в спор с критиками. Но объявление пьесы «чуждой» есть политическое обвинение. Оно ложно, и мы решительно его отвергаем».

Киршону до расстрела оставалось несколько лет.

В начале 1935-го Катаев вообще, похоже, был не в духе и с готовностью вызывал огонь на себя.

6 января он заявил в «Литературной газете» не без вызова: «Меня, например, не волнует то, что пишут обо мне. Страшно признаться, но это так. В такой мере все написанное не интересно, не может помочь мне как мастеру. В последние годы я просто перестал следить за рецензиями и может быть даже не читал многих… О себе я узнал много больше из иностранной прессы, преимущественно американской и немецкой…» Ничего себе заявленьице — почти явка с повинной. «Критика наша слаба до чрезвычайности, — писал Катаев. — Трудно называть имена. Вся критика ополчится против меня. И все же рискну. Возьмем одну из средних «критических» фигур, например, Корнелия Зелинского. Существование его в критике кажется мне недоразумением».

24 февраля в том же издании последовал ответ Зелинского: «Только те, которым вообще наплевать на нее (критику. — С.Ш.), могут позволить себе такие барские, высокомерные выходки в отношении нашей критики, какие позволил себе В. Катаев… Любопытно отметить, что В. Катаев, написавший в сущности одно лишь произведение, достойное советской литературы («Время, вперед», потому что «Растратчики» — это только сборник анекдотов), больше всех был избалован вниманием критики и впрямь видно вообразил себя Львом Толстым».

6 марта «Литературная газета» выступила уже с редакционной позицией: «Насколько недопустимо огульное охаивание, отрицание всей нашей критики, показывает статья В. Катаева… Зря он обращается к критическим авторитетам Пушкина и Толстого. Пусть-ка т. Катаев сравнит свои путаные и не весьма оригинальные мысли с критическими заметками Пушкина. Едва ли, т. Катаев, выдержите вы и попытку такого сравнения! К чему же этот менторский тон классика? И откуда это право сбрасывать современную советскую критику со счетов, а заодно с ней и литературно-критические работы Ленина, критиков-большевиков Воровского, Луначарского, Ольминского, наконец, Горького. Для В. Катаева они ведь просто не существуют… Читайте т. Катаев и тогда найдете!»

Но вернемся к пьесе, засверкавшей в Мюзик-холле. Та же история была почти без правки перенесена в сценарий фильма, написанный все той же троицей, по которому в 1936-м режиссер Григорий Александров снял свой знаменитый «Цирк».