Читаем без скачивания Оккультные корни Октябрьской революции - Валерий Шамбаров

В дороге С. Батулин, “чуя в ней лицо, покушавшееся на т. Ленина”, пытается допросить ее. Она затравленно твердит на все вопросы примерно одно и то же: “А зачем вам это нужно знать?” В общем-то, вполне нормальная реакция для женщины, которую вдруг схватили на улице и куда-то тащат. Да и что касается “странного вида” — она стояла на улице, по которой вдруг с воплями понесся народ. Не лишне вспомнить и то, что Каплан была больной. Далее — “на Серпуховке кто-то из толпы в этой женщине узнал человека, стрелявшего в Ленина…” Простите, а что же еще крикнут из толпы о человеке, которого уже взяли и ведут? Точно так же кричали “убийца” и Гилю, и раненной Поповой и еще несколким людям.

Так кто же все-таки опознает Каплан? В позднейших следственных документах указывается: “Ее сразу же опознал председатель заводского кимитета Н.Я. Иванов”. Но вот в чем незадача-то… Иванов автора выстрелов тоже не видел! Он оставался в зале, из-за затора в дверях не мог выйти сразу за Лениным, а когда во дворе начался сумбур, побежал к окну и выскочил. Ильич уже лежал, а люди уже разбегались. А Гиль именно Иванова не подпускал, наставив наган. В следственных материалах писалось, что Каплан была опознана “рядом рабочих”, но нигде эти самые “рабочие” и их конкретные показания не упоминаются. А Бонч-Бруевич поясняет: “Товарищ Гиль был почти единственным свидетелем”, опознавшим Фанни Каплан. И… опять нестыковка. Гиль никак не мог опознать ее, поскольку к моменту задержания уже уехал. А после задержания ни разу Каплан не видел! Очной ставки не проводилось! И вообще при опросах нескольких десятков свидетелей, присутствовавших на месте преступления, ни с одним не проводилось очной ставки и процедуры опознания Каплан!

Ее сперва доставили в военкомат Замоскворецкого района. Раздели догола и обыскали. Не найдя ничегошеньки подозритального. И, судя по данным обыска, экипирована была Каплан явно не для теракта — при задержании у нее отбирают портфель и зонтик. Однако портфель того времени — это отнюдь не изящный дипломат, и свидетель Мамонов даже называет его “чемоданом”. Да и зонт начала века представлял собой довольно громоздкую конструкцию. Вот и попробуйте, нагрузившись такими вещами и как-то манипулируя ими в руках, прицельно стрелять из пистолета. А потом ускользнуть через толпу и удирать. Почему-то поспешно избавившись от оружия, но с неуклюжим зонтом и “чемоданом”!

Зонт она, очевидно, носила из-за слабого зрения. В те времена зонты служили одновременно и тростью — а для молодой женщины это было предпочтительнее, чем ходить с палочкой. А “чемодан” был почти пуст. В нем обнаружили лишь чужой профсоюзный билет и железнодорожный билет до станции Томилино (никаких мероприятий по поискам на станции Томилино так и не было предпринято). Притащив Каплан в военкомат, задержавшие нашли председателя Московского ревтрибунала Дьяконова, который и произвел первый допрос (в присутствии толпы посторонних).

Что же касается свидетельских показаний, то в них фигурируют и другие кандидатуры на покушение — некий подозрительный гимназист, “человек в матросской фуражке”. А бюллетень ЦИК за подписью Свердлова, выпущенный вечером 30 августа, сообщал: “Задержано несколько человек. Их личности выясняются”. Вторым задержанным оказывается некто Протопопов, о котором больше вообще ничего не известно — его расстреляли даже раньше, чем Каплан, и больше нигде не упоминали, будто его и не было.

Петерс, оставшийся за начальника ВЧК, узнал о поимке Каплан лишь в 23 часа. Направил своих людей, и ее перевезли на Лубянку. Где последовани новые допросы. К ним подключились сам Петерс, наркомы Курский и Петровский, Козловский, Аванесов, Скрыпник, Кингисепп. И в том, что она стреляла в Ленина, подозреваемая, вроде бы, признается. Но первые протоколы подписывать отказывается. Потом появляется ее подпись, хотя сами протоколы выглядят, прямо скажем, не без странностей. На какие-то вопросы она отвеччает подробно, излишне многословно, но отказывается отвечать о мелких технических деталях: сколько раз стреляла, из какого револьвера. Учтем, что и само следствие еще не знало ответов на эти вопросы, ведь револьвер таинственным образом исчез. В других же случаях часто бросается в глаза, что вопросы как бы подсказывают ответы на них. То есть подсказывают обвиняемой информацию, уже известную следователям, которую обязан был знать и стрелявший.

Какова цена подписям Каплан? Никто не знает, ее ли это подписи. И что могли подсунуть полуслепому человеку? И что мог наговорить больной человек после неожиданного ареста и многодневных не прекращающихся допросов? Петерс через несколько лет напишет, что убеждал ее покаяться и тем самым смягчить свою вину. “Она же или плакала, или ругалась зло, с ненавистью, решительно отказываясь давать какие-либо показания”. А член коллегии Наркомюста Козловский отмечал, что она “держит себя растерянно, говорит несвязно” и производит впечатление “истерического человека”. Очных же ставок было проведено всего три. С ее подругами Пигит, Радзиловской и Тарасовой, подтвердивших, что это — Фанни Каплан. И все. Что они еще могли подтвердить?

Но если относительно виновности Каплан имеются хотя бы ее “собственные признания”, то с организацией теракта эсерами — полный ноль. Тут налицо грубая подтасовка. “Известия ВЦИК” от 1 сентября сообщают: “Из предварительного следствия выяснено, что арестованная, которая стреляла в товарища Ленина, состоит членом партии правых социалистов-революционеров черновской группы”. Однако согласно протоколам допросов, она в этот день еще называла себя анархисткой. И лишь 2 сентября в протоколах появляется запись, что “она сторонница эсера Чернова, но в партии не состоит” (и об этом признании “Известия ВЦИК” не постеснялись сообщить вторично, как о величайшей победе следствия — уже 3 сентября). Немаловажно и то, что партия эсеров сразу заявила о своей непричастности к покушению. Что, по эсеровским правилам, лишало теракт всякого смысла. По законам эсеровских боевиков он должен был получать широкую огласку как исполнение приговора партии и тем самым оказать влияние на власть.

И сам Петерс признавал в воспоминаниях: “Долгое время история покушения на В.И.Ленина была довольно темной: известно было только, что стреляла в него Каплан… категорически отрицавшая связь с какой-либо организацией означенной партии” (т. е. эсеров). Никаких данных, кроме ее признаний не было, а заявление ЦК эсеров “будто бы подтверждало, что акт был чисто индивидуальным”.

“Полновесные доказательства” появляются лишь… четыре года спустя — на показательном процессе эсеров в 1922 г. Они же фигурируют в качестве основных во всей последующей исторической и публицистической советской литературе. Но ведь уже доподлинно известно, что сам этот процесс был сфабрикован от начала до конца! Дело в том, что в ходе гражданской войны большевики пошли на тактическую хитрость, объявили амнистию антикоммунистической деятельности эсеров. Разгромить и добить партию после войны оказалось “не за что”. Но большевики нашли лазейку, зацепившись за “терроризм”, о котором, дескать, при амнистии речи не было. За рубежом провокатор Г.И. Семенов издал брошюру о деятельности “террористов”, взяв на себя и покушение на Ленина, и Урицкого, и Володарского, после чего “раскаялся” и вернулся в Россию “с повинной”.

И был разыгран “процесс эсеров”, где давали показания Семенов и другие “раскаявшиеся боевики”: Л.В. Коноплева, И.С. Дашевский, П.Г. Ефимов, К.А. Усов, Ф.Ф. Федоров-Козлов, Ф.В. Зубков, П.Н. Пелевин и Ф.Е. Ставская. Настолько “раскаявшиеся”, что на заседания Верховного Трибунала эти подсудимые приходили бесконвойно, из дома. И их услуги были вознаграждены — они, как и другие обвиняемые, получили смертный приговор, но “в связи с раскаянием” расстрел им заменили на “полное освобождение от всякого наказания”. А “нераскаявшаяся” подсудимая Евгения Ратнер очень лихо вывела провокаторов на чистую воду — она в свое время видела Каплан на каторге и попросила их описать ее внешность. Ни один из гипотетических соратников по “эсеровской террористической организации” сделать этого не смог…

Но из факта невиновности Каплан (или пусть даже не невиновности, а всего лишь непричастности к покушению эсеровской партии) автоматически вытекает вопрос: а если не эсеры — то кто? Других-то сил, способных стоять за организацией теракта, на первый взгляд, не просматривается. Анархисты были уже разгромлены. А покушение силами каких-то офицерских организаций представляется нереальным — все они были очень слабыми практиками, обычно не выходили за пределы пустого прожектерства. К тому же они являлись отвратительными конспираторами и широко раззванивали о всех своих тайнах (в частности, о покушении на Ленина в Питере на Фонтанке). Поэтому об участии какой-то белоофицерской организации давно стало бы известно.