Читаем без скачивания Фантастика 1990 год - Владимир Фалеев

Я почувствовал, как их пальцы впились в мои руки.

– Постарайся войти в дом. Там в углу в сенях висит дедов тулуп, ты всегда боялся его и старался не смотреть, пробегая.мимо. Вперед!

Я шагнул на ступеньку, тронул рукой дверь, она заскрипела, и в полосе света я действительно увидел тулуп - темное и жуткое пятно, как в детстве. Мне стало страшно. Тут же все исчезло, я опять оказался в кромешной тьме.

– Не спешите,- шепнул старик,- это ведь все живет в вашем сердце, сердцем и смотрите, а не глазами.

Я продолжал барахтаться во тьме, разводя в ней руками, словно боясь на что-нибудь наткнуться, но пальцы мои только пронзали вязкую пустоту. Я чувствовал, что надо сделать только один шаг вперед или вверх, и тогда пелена спадет, и я увижу то, к чему стремился. Этот шаг нужно сделать внутри себя, преодолеть в себе тяжелый плотный барьер, закрывающий от меня мое прошлое. Я и сейчас мог все вспомнить - и сад, и комнату, в которой жил, и бабушкино лицо, но нужно было не вспомнить, а увидеть. Так иногда ночью, лежа без сна, рисуешь себе всякие картины и вдруг начинаешь видеть что-то, оно всплывает помимо твоей воли и поражает отчетливостью изображения. Особенно пугали меня вдруг появляющиеся мои собственные глаза, в упор смотрящие на меня, будто они, как в зеркале, отразились в веках.

– Ну давай же, иди,- услышал я откуда-то издалека голос Вадима.

– Не могу.

Я действительно не мог прорваться через этот барьер, ибо, борясь с ним и в нем увязая, я постепенно начинал понимать, что этот барьер - вся моя жизнь после детства. Разве я могу перешагнуть через холодную сырую комнату, в которой мы с матерью оказались в далеком и чужом городе, перешагнуть через постоянное желание есть, постоянную неуютность, неустроенность, сопровождавшие всю мою юность, осатанелые попытки потом найти свое место в жизни, утвердиться в ней, достичь маломальского комфорта и спокойствия - попытки, ни к чему в конечном счете не приводящие, обостряющие ум, но подрывающие сердце. Разве я могу прорваться через все это в то чистое незамутненное беспечное существование, когда начиналась моя жизнь. Я даже застонал от бессилия, сжав зубы, и почувствовал, что весь вспотел от этого нечеловеческого напряжения. И в ту же секунду туман спал и я оказался в сенях бабушкиного дома. Стараясь не смотреть в угол, где в темноте висело что-то непонятное и пугающее, я пробежал вперед, толкнул тяжелую, звякающую щеколдой дверь и зажмурился от яркого солнечного света.

Бабушка стояла среди грядок, опершись на тяпку, и внимательно смотрела на меня, чуть-чуть улыбаясь уголками рта.

Я видел ее нелепый передник, который она обязательно надевала, работая в огороде, капельки пота на переносице, серые выцветшие глаза и чувствовал острую жалость, любовь, грусть, давно не переживаемое счастье. Комок подступил к горлу, и я стоял, не в силах вымолвить ни слова.

Бабушка говорила мне что-то, но я не слышал, как в немом кино. А она все говорила, о чем-то меня спрашивала и вглядывалась в меня, как после долгой разлуки. Солнце стояло в зените, ни деревья, ни дом не давали тени, и от этого в душе шевельнулось недоброе, неприятное чувство близкой опасности.

Бабушка подошла, заглянула мне снизу в лицо, и по движениям ее губ я понял - она спрашивает, не заболел ли я, и продолжает ласково улыбаться.

И тут же моя тревога переросла в уверенность, что если я еще живу, если мы все живем и есть в этом какой-то смысл, то до тех пор, пока живы в нашей памяти все наши умершие, пока существует энергия тех миллиардов безвестных людей, которая нас питает, пока наши.корни, прорастающие в бездонную тьму веков, придают нам цельность и устойчивость.

Если я позволю вытянуть через меня эту энергию пришельцам, все померкнет, съежится, обессмыслится, и Земля наша - прекрасная, голубая, загадочная - станет заурядной технически развитой планеткой, каких уже тысячи, покоренных моими друзьями-пришельцами, станет винтиком в галактическом разделении труда, казенной фабрикой, производящей карандаши или микросхемы. Эти путешественники - лишь космические диверсанты, готовящие вторжение.

– Что за чушь! Не думай так, мы путешественники, мы вечно стремимся вперед, и в этом наша жизнь,- раздался голос старика, ставший суровым и в то же время умоляющим.

– Он сошел с ума,- закричал Вадим,- нам не выбраться отсюда.

– Нужно все-таки попробовать, тяните, сколько можете, это ему не повредит,- скомандовал старик.

Я сжался в комок, отчаянно сопротивляясь, но какая-то сила, словно в тяжелой болезни, наваливалась на меня, растягивала, и вдруг быстрый искрящийся поток понесся через мое сознание, поток энергии, который я должен был прервать, иначе все погибло. Я закричал что было сил и, дернувшись из их рук, рухнул на пол. Теряя сознание, услышал голос:

– Все, связь прервалась, кое-что мы все-таки взяли, хотя этого крайне мало.

Очнувшись, я увидел, что комната пуста, в открытое окно вливается уличный шум, а на потолке уже дрожит отблеск фонарей. Воздух у моего виска шевельнулся, как будто невидимая птица коснулась крылом, и я услышал далекий-далекий голос:

– Помни о бабушке, помни!

Александр ЛЕВИН. НАВАЖДЕНИЕ

Эта история произошла лет десять тому назад. Быть может, больше. Летом.

Сумрачным и тоскливым выдалось это лето. Я писал для себя, нигде не публиковался. Был я настолько щепетилен, что не допускал мысли, чтобы мои прозаические произведения могли быть возвращены. Написал я довольно много. Чувствуя, что мои произведения не дотягивают до какого-то установленного стандарта, именуемого мастерством, я глубоко задумался.

Дело, очевидно, заключалось в словарном запасе, которым я владел. Но как узнать свой словарный запас? Каждый раз, бросая его в бой за овладение темой и содержанием, как добиться, чтобы рассказ не задерживался бы в редакционных кулуарах? Хорошие-то рассказы никто не читает! А что делать, если они не очень хороши? А мои были не очень хороши. Потому-то я и обратился за разъяснением к словарям.

Ничего существенного, разумеется, в орфографических словарях я не нашел. Пришлось в конце концов выяснять, какое же количество слов приходится на каждую букву алфавита.

Получилась занятная картина: большинство слов в словарях оказалось на букву П. Высчитывая словарные запасы по малым произведениям Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого и других, я подошел к тому же выводу и очень удивился этому.

Столбец букв на П я назвал алфастратом. Ведь в нем находились слова всех или почти всех частей речи. Так появилось мое первое маленькое открытие. Теперь я уже наперед узнавал: какой бы рассказ (конечно, только хороший!) я ни взял в руки - в нем обязательно будет доминировать над всеми, побеждать все столбец словаря на букву П. Об этом я потому здесь говорю, что большинство редакторов и писателей не подозревают этого. “Понравился или не нравился” - вот их оценка. Меня же такие критерии, прямо скажем, уже не удовлетворяли. Я хотел видеть, что в рассказе плохо, а что хорошо. И вот что я еще сделал. Обычно частотные словари сопровождаются графиками и диаграммами. Считают так. Берут общее количество слов, приведенное данным словарем, и делят на него количество слов, что приходится на каждую из букв алфавита. Приводят диаграмму. В процентах от общего количества слов в словаре. Им так удобнее. Представил, и все тут.