Читаем без скачивания Неукротимая Анжелика - Голон Анн

Она кротко ответила на вопрос Флоримона:

– Да, я вызвала недовольство короля, и теперь он сердится на меня.

Мальчик нахмурился, подражая выражениям досады и отчаяния, которые ему случалось видеть на лицах придворных, попавших в немилость.

– Какое несчастье! Что же с нами станется? Верно, эта шлюха Монтеспан что-то подстроила. Дрянь такая!

– Флоримон, что за выражения!

Флоримон пожал плечами. Такие выражения он слышал во дворце. Но он быстро примирился с новой ситуацией, отнесясь к перемене положения с философским спокойствием человека, уже не раз видевшего, как строятся и рассыпаются недолговечные карточные замки.

– Говорят, вы собираетесь уехать.

– Кто говорит?

– Говорят…

– Это очень неприятно. Я не хотела бы, чтобы о моих планах знали.

– Обещаю вам, что никому ничего не скажу, но все-таки я хотел бы знать, что вы решили сделать со мной, раз все изменилось. Вы меня возьмете с собой?

Она думала об этом и должна была отказаться от этой мысли. Ее ожидало столько неведомых опасностей. И она даже не знала, как ей удастся выбраться из Парижа. И что она узнает в Марселе от отца Антуана, и по какому новому следу придется идти? Ребенок, даже такой толковый, как Флоримон, мог оказаться помехой.

– Мальчик мой, постарайся быть разумным. То, что я могу тебе предложить, не слишком тебя обрадует. Но приходится учитывать, что ты круглый невежда, а пора уже серьезно заняться образованием. Я поручу тебя опеке твоего дяди-иезуита, который обещал устроить так, чтобы тебя приняли в коллеж их ордена, который находится в Пуату. Аббат де Ледигьер поедет туда с тобой и будет руководить тобой и помогать тебе, пока я не вернусь.

Она уже побывала у отца Раймона де Сансе и просила позаботиться о Флоримоне и при случае оказать ему поддержку.

Флоримон, как она и ожидала, скривился, а потом надолго задумался, нахмурив брови. Анжелика обняла его за плечи, чтобы ему легче было переварить неприятную новость. Только она собралась начать восхваление радостей учения и дружбы с товарищами по коллежу, как он поднял голову и сухо заявил:

– Ну, если вы предлагаете лишь это, я вижу, что мне остается только последовать за Кантором.

– Боже мой! Что ты говоришь, Флоримон? Прошу тебя, замолчи! Ведь Кантор умер. Ты же не собираешься умереть?

– Нет, ничуть, – спокойно ответил ребенок.

– Так почему же ты говоришь, что хочешь быть вместе с Кантором?

– Потому что я хочу его видеть. Я уже соскучился по нему. И потом, мне больше нравится плавать по морю, чем зубрить латынь у иезуитов.

– Но… ведь Кантор умер…

Флоримон отрицательно покачал головой:

– Нет, он поехал к нашему отцу.

Анжелика побледнела, ей казалось, что она теряет сознание.

– Что ты сказал?.. Что ты говоришь?

Флоримон посмотрел ей прямо в лицо:

– Ну да! Наш отец!.. Другой отец… Вы же знаете… Тот, кого хотели сжечь на Гревской площади.

Анжелика онемела. Она никогда не говорила об этом с детьми. Они редко встречались с сыновьями Ортанс, да та скорее дала бы отрезать себе язык, чем стала бы рассказывать об ужасном прошлом. Анжелика бдительно следила за тем, чтобы никакие неуместные разговоры не дошли до детских ушей, и с тревогой думала о том часе, когда ей придется отвечать на их вопросы о том, как звали их настоящего отца и кем он был. Но они никогда ее об этом не спрашивали, и только сейчас она узнала, почему они так себя вели. Они не задавали вопросов, потому что уже и так знали.

– Кто вам сказал об этом?

Флоримон не хотел сразу обо всем рассказывать. С нерешительным выражением лица он повернулся к камину и взял медные щипцы, чтобы подобрать упавшие угольки. До чего же матушка наивна! И как она хороша! Сколько лет она казалась ему слишком строгой. Он боялся ее, а Кантор часто плакал, потому что она куда-то пропадала как раз тогда, когда они надеялись, что она наконец-то посидит и посмеется с ними вместе. Но в последнее время Флоримон стал замечать ее слабости. Он видел, как она дрожала в тот день, когда Дюшен пытался убить его. Он сумел разглядеть, какую муку она прятала за веселой улыбкой, и, так как ему пришлось уже наслушаться ядовитых замечаний насчет «будущей фаворитки», он чувствовал, что в нем рождается новая мысль, делающая его взрослым, – мысль, что он скоро вырастет и станет защищать ее.

И он вдруг повернулся к матери с лучистой улыбкой и, протягивая к ней руки, прошептал:

– Матушка!..

Она прижала к сердцу его кудрявую голову. Не было на свете мальчика красивее и милее, чем он. В нем уже чувствовалось прирожденное обаяние графа де Пейрака.

– Ты знаешь, что очень похож на своего отца?

– Знаю. Старый Паскалу говорил мне об этом.

– Старый Паскалу? Ах, так вот как вы узнали!..

– И да и нет! – важно отвечал Флоримон. – Старый Паскалу дружил с нами. Он играл на флейте и на барабанчике с погремушками, он рассказывал нам всякие истории и всегда говорил, что я очень похож на того вельможу, который построил дом на улице Ботрейи. Он знал его ребенком и говорил, что я совершенно схож с ним лицом, – вот только у меня нет сабельного шрама на щеке. И мы просили, чтобы Паскалу рассказал нам об этом замечательном человеке. Замечательном, потому что он все знал, все умел, даже мог делать золото из пыли. Он так пел, что слушавшие его не могли шевельнуться. И на дуэлях он побеждал всех врагов. В конце концов злобные завистники сумели посадить его в тюрьму и потом сожгли на Гревской площади. Но Паскалу говорил, что он был так силен, что сумел избежать казни. Паскалу видел его, когда он пришел в этот дом, в то время как все думали, что он сгорел. Паскалу говорил еще, что умирает счастливым, зная, что этот замечательный человек, который был его господином, еще жив.

– Это правда, мой милый. Он жив, конечно он жив!

– Но мы тогда еще не знали, долго не знали, что этот человек наш отец. Мы спрашивали у Паскалу, как его звали. Но он не хотел говорить. В конце концов под большим секретом он открыл нам его имя: граф де Пейрак. Помню, мы сидели тогда в кабинете вместе с Паскалу, никого больше не было. Барба зашла туда зачем-то и услыхала, о чем мы говорили. Она побледнела, покраснела, позеленела и сказала Паскалу, что нечего ему говорить о таких страшных вещах. Неужели он хочет, чтобы проклятие отца перешло на его несчастных детей, которых матери с таким трудом удалось уберечь от печальной судьбы… Она говорила и говорила, а мы ничего не понимали, и старый Паскалу тоже ничего не понимал. Наконец он сказал: «Послушайте, добрая женщина, вы что, хотите сказать, что эти два мальчика – его дети?» Барба так и застыла с разинутым, как у рыбы, ртом. А потом забормотала что-то, и опять ничего нельзя было понять. Совсем странно… но она понадеялась по глупости, что отделается от нас. А мы все спрашивали ее: «Кто же был наш отец, Барба? Это он, граф де Пейрак?» Наконец мы с Кантором придумали, что делать. Мы привязали ее к стулу перед камином и заявили, что, если она не скажет нам правду о том, кто наш настоящий отец, мы будем жечь ей пятки, как делают бандиты с большой дороги…

Анжелика охнула от ужаса. Что же это такое!.. Эти мальчики, эти малыши, которым давали причастие без исповеди!.. Флоримон засмеялся, с удовольствием припоминая, как все было:

– Когда мы подпалили ей ноги, она все рассказала, только заставила нас сначала поклясться, что мы никогда об этом не станем говорить. Мы и хранили тайну. Но мы гордились тем, что он наш отец, и были счастливы, что ему удалось бежать от злодеев… И тогда Кантор решил поехать на море искать его.

– Почему на море?

– Потому что оно очень далеко, – сказал он, неопределенно махнув рукой.

Он плохо понимал, что такое море, но ему казалось, что с моря идет дорога в райские кущи, где осуществляются все мечты. Анжелика понимала его.

– Кантор сложил песню. Я уже позабыл слова, но красивая была песня. В ней излагалась история нашего отца. Кантор говорил: «Я буду петь эту песню повсюду, и найдутся люди, которые узнают, о ком она, и расскажут мне, как его найти…»