Читаем без скачивания Обряд Ворлока - Владислав Русанов

— Слушаю, моя королева.

— Проведешь Вратко из Хольмгарда к его друзьям. Потом покажешь выход из Холмов.

— Да, моя королева.

— Они вольны отправиться в верхний мир, как только будут готовы.

— Хорошо, моя королева.

— Ты будешь их дожидаться у входа. Сколько воинов взять, решишь сам.

— А если они не вернутся, моя королева? — Военачальник пошевелил ноздрями, приподнял верхнюю губу. Он все больше и больше напоминал Вратко дикого зверя. И внешностью, и повадками.

— Мы вернемся! — твердо сказал словен.

— Они вернутся, — подтвердила его слова королева. — Клятва была произнесена. Кости Холмов слышали ее. Великие боги, следящие за всеми нашими поступками, тоже. Вратко из Хольмгарда — не дурак. Он знает, что нарушивший такую клятву не найдет больше удачи. Поэтому он вернется. Если викинги решат остаться под солнцем, то он вернется один. Не так ли?

— Я вернусь. — Парень покрепче перехватил Злое Жало. Повернулся к Маб: — Даже если вернусь один. Нужно ли поклясться в этом еще раз?

— Нет необходимости, — легко отмахнулась королева. — Я верю тебе. Дружбу и союз воинский, а ведь мы собираемся сражаться против общего врага, нельзя начинать со взаимных подозрений.

Вратко стало стыдно. По-настоящему стыдно. До горящих ушей и желания спрятаться и не показываться никому на глаза. Почему он постоянно подозревает королеву и ее приближенных? Из-за дурацких выходок Лохлайна или Морврана? Ну, так их поступки можно объяснить завистью. Любой из попавших в Полые Холмы викингов сильнее каждого из динни ши в несколько раз, да и кеан-киннид, пожалуй, в подметки не годится Гуннару или Олафу. Вот и злобствуют напропалую. А вымещать недовольство стараются на нем, новгородце, ибо чувствуют, что он единственный, кто с оружием в руках им уступит. Не говоря уже о возрасте. Не рано ли, ворлок из Гардарики, зазнаваться начал? Почувствовал себя равным с вождями, волшебниками, воинами, которые не одну сотню лет оттачивали мастерство? А сам ведешься на подначки, не умеешь на чужую шутку своей остротой ответить. Как говаривал кожемяка из посада, мальчишка с грязным пузом, зелень зеленая.

— Прошу простить меня, великая королева! — Вратко поклонился в пояс. С чувством, с душой, со всем возможным уважением. — Я, пожалуй, пойду. В дорогу пора собираться.

Его не задерживали. В глазах королевы Маб промелькнула искорка довольства. Но и только.

Урманы восприняли рассказ Вратко о видении «из котла» по-разному.

Игни пожал плечами — мол, всякое бывает. И едва не заработал подзатыльник, поскольку Гуннар наотрез оказался верить услышанному. Чтобы его вождь мирно беседовал со святошей Бернаром? Во имя огней Муспелльсхейма,[18] не может такого быть!

Олаф соглашался с ним, но защищал Хродгейра без излишнего запала. И его равнодушие — чего спорить-то… от споров белое черным не станет — выглядело, пожалуй, убедительнее, чем горячность кормщика.

Все еще слабый от ран, полученных в схватке с людьми Модольва-хевдинга, Рагнар Щербатый рассудительно заметил, что хитрость для воина не менее важна, чем отвага и доблесть. А вдруг Черный Скальд решил обмануть, обвести вокруг пальца монаха и Эдгара Эдвардссона? Притвориться овечкой, выжидая удобного случая, чтобы удрать. Раненый викинг напомнил товарищам хитрость, которой прибег Халстейн, друг и соратник Бьорна Железнобокого. Чтобы проникнуть в город латинян, защищенный крепкими стенами, он притворился тяжелобольным и сказал, что желает перед смертью обратиться в христианскую веру. Монахи, заправлявшие всем в том городе, обрадовались и пустили за стены носилки с вождем, которые несли немногочисленные приближенные воины Халстейна. Оказавшись внутри, викинг чудесным образом ожил, его хирдманы перебили охрану ворот, впустив всех остальных. Так вот, что мешает Хродгейру повторить шутку двухсотлетней давности?

Вратко украдкой вздохнул. Слова Рагнара бы да богу в уши.

Мария Харальдовна ни единому слову новгородца не поверила. Вернее, она поставила под сомнение образы, показанные котлом Керидвены.

— Сердце мне подсказывает — в беде Хродгейр, — упрямо твердила королевна. — Не может он сидеть, угощаться с врагами за одним столом, разговаривать с ними, прямо как с родичами. Я чувствую — плохо ему. Быть может, ранен и лежит, теряя силы, в овраге каком-нибудь, а возможно, и в плен попал, а там пытают его или убивают медленной смертью. Я страдания чувствую…

Ее речи можно было бы приписать душевному расстройству — дроттинг еще не оправилась после смерти отца. Но ведь о ней всегда шли слухи — дочь Харальда Сурового, мол, прорицательница, может будущее прозревать, предчувствует неудачи и несчастья.

Разве не Мария Харальдсдоттир первой заявила о грядущем поражении норвежского войска в походе на Англию? Не многие ей тогда поверили, да и сам конунг в первую голову. Оно, конечно, проще объяснить дурные предчувствия девичьими глупостями. А ведь после были другие предзнаменования: у конунгова хирдмана по имени Гюрд, у воина Торда из дружины Эйстейна Тетерева… Даже к самому конунгу Харальду являлся сводный брат его, Олаф Толстый, прозванный Святым, и пожурил младшенького, что нацелился тот на кусок, который ни прожевать, ни проглотить не в силах — не та нынче Англия, что была во времена короля Этельреда[19] и датского конунга Свена Вилобородого.[20]

Заговорив о погибшем отце, Мария не сдержала слез. В последние дни она и так была сама не своя — грустила, уставившись в стену, мало разговаривала, почти не ела. Рианна, находившаяся при королевне неотлучно, очень опасалась за ее жизнь. Ее бабка рассказывала о нередких в прежние времена случаях, когда от тоски чахли, словно деревья без дождя, словно птица в клетке, и в конце концов умирали. Конечно, новое поколение не отличалось той чувствительностью, как раньше, но ведь и Мария Харальдсдоттир не такая, как все.

Уже не оставалось сомнений, что дроттинг любит Хродгейра. Значит, она должна особо остро чувствовать его: дар прорицательницы, помноженный на любовь, многого стоит.

Желая хоть как-то подбодрить девушку, Вратко пообещал:

— Мы разыщем его, Харальдовна. Во что бы то ни стало, разыщем.

Она вздохнула, едва заметно улыбнулась:

— Я верю тебе. И тебе, и нашим друзьям. Вы будете стараться изо всех сил. Но мой дар… Мой проклятый дар… Как много я бы дала, чтобы не видеть будущего — оно предрекает мне лишь беды и несчастья. Мне и всем, кто мне дорог.

— Разве твоя в том вина?

— А кто знает? Мудрые люди говорят, что прорицатель способен изменять будущее по своему желанию.

— Не знаю. Не слышал никогда. По-моему, изменить будущее по силам лишь очень сильному колдуну. Или богу. Люди могут лишь подстроиться под него, смягчить удар судьбы.

— А потом горько раскаиваться, что совершил ошибку? Я должна была отговорить отца от похода в Англию.

— Кто смог бы отговорить Харальда Сурового от однажды задуманного? Кому по плечу такое дело?

— Я смогла бы. Отец верил мне. Я должна была настоять на своем. Сколько людей, сколько верных сынов Норвегии остались бы живы!

— Ты не должна винить себя, Мария-бан![21] — решительно вмешалась Рианна.

— Ты сделала все, что могла! — поддержал пикту Вратко. — Вряд ли кто-то из норвежского войска приложил больше усилий, чем ты!

— Не утешайте меня… — покачала головой королевна. — Я слишком понадеялась на свое предвидение, думала, что успею найти Чашу и использовать ее для успеха нашего войска, для успеха моего отца… И что получилось в итоге? Что теперь осталось мне? — Плечи ее вновь дрогнули.

Словен понял, что Мария сейчас разрыдается. Чем бы отвлечь дочь конунга?

— Тебе осталась месть, Мария-бан! — взмахнула кулачком Рианна.

— Кому?

— Мерзкому монаху, который все сделал, чтобы саксы одолели у Стэмфордабрюгьера! Королю Гарольду, торжествующему сейчас! Эдгару Эдвардссону, рассчитывающему обрести выгоды от свары двух великих королей.

«Если Гарольд Годвинссон такой великий, как и его норвежский тезка, то зачем ему мстить? — подумал Вратко. — Он же не знал, что отец Бернар читает молитвы в его поддержку? И уж тем более не просил монаха о помощи. Он защищал свой край, свой народ и свою корону… Эх, все равно сейчас Марии этого не объяснить. Она даже слушать не захочет».

— Харальдовна, — проговорил парень. — Харальдовна, ты дождись нас. Когда Хродгейр вернется, он сможет ответить на все вопросы сам. А я тебе вместо прощания вису скажу. Хочешь?

— Говори. — Мария смахнула слезинку с ресницы, но расплакаться не позволила себе. Вот что значит — дочь конунга!

— Тогда слушай. Эта виса о великом конунге Харальде Сигурдассоне, которого прозвали Суровым, и об английском короле Гарольде Втором Годвинссоне.