Читаем без скачивания Новый Мир ( № 4 2012) - Новый Мир Новый Мир

Сонет — своего рода мерило поэтической зрелости и мастерства, без которого поэт — вроде бы еще не поэт; именно поэтому сонеты писали и пишут и архаисты, и новаторы, и традиционалисты, и авангардисты: все это убедительно показано в книге.

По сути дела, перед нами — обстоятельная история русского сонета, начинающегося даже не с Тредиаковского, а, как показывает Федотов, с русского немца Иоганна Вернера Пауса (Паузе), преподнесшего в 1715 году Петру Великому свой «сонет», озаглавленный «Последование российских орлов».

Потом мы вместе с автором неторопливо проходим «золотой век сонета» — девятнадцатый, «серебряный», наконец, его наследников, из которого Федотов выбрал для подробного описания Иосифа Бродского; в последней части рассматриваются различные виды ассоциаций сонета, а в приложении даются переводы сонетов Мицкевича, выполненные самим автором книги и представляющие собой оригинальную имитацию польской силлабики «русскими средствами»: без рифмы и метра, но с соблюдением строфики и максимальной точности в передаче смысла.

Разумеется, подробно описать опыт всех выдающихся сонетистов в одной сколь угодно толстой книге невозможно, и автор выбирает для монографического анализа несколько любимых им и действительно представляющих особую важность для развития сонетной формы фигур: Державина, Ржевского, Дельвига, Баратынского, Фета, Анненского, Брюсова, Волошина, Ахматову, Мандельштама. Но наиболее подробно в книге проанализированы сонеты Набокова (о поэзии которого Федотов выпустил недавно прекрасную книгу), Ходасевича (книгу о котором он сейчас дописывает) и Бродского. Выбор понятный, оправданный, однако как раз тут хотелось бы сделать несколько замечаний-пожеланий.

Во-первых, это касается сонетов Пушкина. По мнению пуристов от сонетологии, с которыми Федотов справедливо не соглашается, ни одно из стихотворений Александра Сергеевича сонетом считаться не может — Федотов выделяет три и столь же обоснованно спорит с петербургским стиховедом Е. Хворостьяновой, предлагающей относить к сонетам еще полтора десятка пушкинских стихотворений. Однако Федотов ни словом не обмолвился о так называемом «сонете Мнишка» из «Бориса Годунова», о котором в последние годы много спорят: даже если автор  не согласен с тем, что фрагмент большой формы можно рассматривать как сонет в полном смысле слова, было бы важно объяснить и аргументировать это. Тем  более что, как убедительно доказывают исследователи Шекспира и его влияния на драматургию Пушкина, этот прием (введение сонета в речь персонажа) Александр Сергеевич позаимствовал у старшего британского брата…

Аналогичным образом трудно понять, почему в главе «Книги сонетов в ХХ веке» не упоминается даже в списке капитальная книга Константина Бальмонта «Сонеты солнца, меда и луны» (1917), — возможно, самый большой авторский сборник сонетов на русском языке. Разумеется, необъятного не объять, но не упомянуть…

Точно так же, рассказывая о «наследниках серебряного века», Федотов разбирает только сонеты Бродского и очень кратко — Сапгира, но не говорит ни слова об авторе двух сотен сонетов Евгении Кропивницком, воспитавшем и научившем того же Сапгира, а также о ленинградских сонетистах Аронзоне и Кривулине, в свое время на равных боровшихся с будущим нобелиатом за звание первого поэта Северной столицы. Тут снова само название книги обязывает хотя бы упомянуть…

Зато на страницах, посвященных Набокову и Ходасевичу, автор демонстрирует огромную эрудицию, тонкость трактовок, великолепную наблюдательность: читаются эти страницы как поэма, как… сонет.

Вообще, литературный стиль филолога Федотова заслуживает самой высокой оценки.

Впрочем, судите сами: начинается этот солидный том настоящим гимном любимой форме: «Под давлением мощной поэтической традиции в недрах европейской лирики образовалась определенно самая совершенная жанрово-строфическая форма, напоминающая алмазный кристалл и получившая звонкое итальянское имя „сонет”. Ее структурная решетка заключает в себе системно организованное единство компонентов, отличающихся уникальной связанностью на метро-ритмическом, композиционно-архитектоническом, тематическом, образном и языковом уровнях. Обладая ощутимой автономией, указанные элементы системы в одно и то же время располагаются в сонете слитно и дискретно, по принципу сопротивопоставления и соподчинения в иерархической зависимости друг от друга и путем нанизывания однопорядковых структурных единиц.

За многовековую историю многонациональной мировой поэзии сонет, как самая совершенная ее форма, просто обязан был появиться на свет. С точки зрения архитектоники он представляет собой оптимальную порцию высказывания — легко обозримую, воспринимаемую и запоминаемую. Опыт выдающихся мастеров прошлого и настоящего показывает, что она колеблется между тремя и четырьмя четверостишиями, т. е. как раз в пределах 14 строк. Знаменательно здесь совпадение с изобретением пушкинского гения: его онегинская строфа — тоже четырнадцатистишие.

Туго спрессованный кристалл сонета идеально скомпонован изнутри».

А заканчивается книга, как уже говорилось, оригинальнейшими переводами сонетов Мицкевича, которому в книге также посвящено немало страниц.

То есть если эта книга — все-таки не «Все о сонете», то в любом случае — почти все, и в любом случае — в сто раз больше, чем во всех других работах, посвященных этому алмазно-словесному чуду.

П о г р а н и ч н ы е   ф е н о м е н ы   к у л ь т у р ы.   П е р е в о д.   Д и а л о г.    С е м и о с ф е р а. Материалы первых Лотмановских чтений в Таллиннском университете. Таллинн, TLUPress, 2011, 314 стр. («Acta Universitatis Tallinnensis. Humaniora»).

Ю. М. Л о т м а н. Непредсказуемые механизмы культуры. Таллинн, TLU Press, 2010, 232 стр. («Bibliotheca Lotmaniana»).

Двумя этими книгами начинаются две новые гуманитарные научные серии нового издательства Таллинского университета — «TLU Press». И совсем не случайно обе они гордо несут в своих названиях имя самого известного (в России, по крайней мере) эстонского гуманитария — Юрия Михайловича Лотмана.

Одна из них — последняя прижизненная монография великого ученого, до сих пор существовавшая в уникальной по маргинальности форме — в виде спецвыпуска эстонской газеты, вышедшей в смутные девяностые. Полудетективную историю этого издания рассказала на презентации книги в РГГУ составитель и редактор тома, таллинский профессор Татьяна Кузовкина: зашел к Юрию Михайловичу некий «черный человек», представился его поклонником и попросил какую-нибудь новую рукопись… И издал, что самое главное!

«Непредсказуемые механизмы культуры» — не вполне монография, скорее — раздумья большого ученого и мудрого человека над тем, как живет и развивается культура. То есть библиографы наверняка «зашифруют» этот аккуратный томик в раздел «культурология». Но все-таки главный ее материал — литература, русская и мировая, которую Лотман, как известно, знал и понимал доскональнейшим образом. Именно опираясь на эти свои знания, он и размышляет над культурными процессами.

В книге, как пишет автор послесловия Борис Федорович Егоров, согласный, однако, далеко не со всеми положениями своего друга, несомненно сказалось увлечение позднего Лотмана открытиями Ильи Пригожина, постулирующего случайность, непредсказуемость как главную особенность всех мировых процессов.

Читать книгу — ни с чем не сравнимое удовольствие: «непредсказуемо» переходя от темы к теме, от писателя к писателю, бывший «суперструктуралист» Лотман погружает нас в мир мировой культуры, становясь в нем подлинным всезнающим Вергилием.

Откроем наугад: «Историки эпохи Просвещения полагали…»; «В этом смысле не лишена интереса логика изменения одежды Сталина…»; «древние культуры Запада и Востока знают особую форму жизни искусства — соревнование поэтов или певцов…»; «Пушкин создает демонстративно перевернутую ситуацию…» и т. д., и т. п. Попробуйте угадать, о чем эта книга в целом?

Правильный ответ — обо всем. И каждый ее абзац Юрий Михайлович мог бы развернуть в отдельную статью или даже монографию. Но не успел, а может быть — и не хотел. Вспомните стихотворения в прозе Тургенева, которые многие тщетно пробовали привести к «правильному» виду или дописать…

Зато в сборнике материалов первых таллиннских Лотмановских чтений все на редкость правильно и упорядоченно. Это — своего рода экстраполяция прославленных тартуских «Трудов по знаковым системам» на наше время. Разноплановые и разножанровые материалы объединяет только верность общим научным признакам лотмановской научной школы, которую сам он называет (в цитатах) тартуской, а последователи, в зависимости от возраста и местожительства, или «тартуско-московской», или «московско-тартуской»…