Читаем без скачивания Бездна (Миф о Юрии Андропове) - Игорь Минутко

Рафт, оставив дверь в гостиной открытой, сел в кресло, устроился поудобнее, вытянув ноги, и стал ждать, твердя про себя, как заклинание: «Она придет, придет, придет…»

И действительно, в двери загремел ключ — Рафт взглянул на часы: без десяти десять.

«Наконец-то!…»

Дверь открылась, и в переднюю вошла высокая стройная девушка: узкая черная юбка, белая кофта; в руках у нее была стопка полотенец.

— Ой!…— воскликнула она, увидев Рафта.— Простите…— По-английски она говорила с трудом — Я думала, вас уже нет. Здравствуйте! Я ваша горничная. Меня зовут Машей.

— А… А Лиза?…— вырвалось у него.

— Лиза? — Новая горничная, тоже безупречно красивая, но другая, другая, с удивлением смотрела на него.— Не понимаю…

— Да ведь сегодня дежурная горничная — Лиза…

Маша улыбнулась:

— Простите, даже не знаю, что вам сказать. Меня перевели сюда с пятого этажа. Теперь я на третьем, у вас, буду работать. И это — повышение. Сегодня и завтра моя смена.

Рафт хотел еще что-то спросить, но в этот момент зазвонил телефон.

«Это — она!…»

В трубке зазвучал голос Валерия Яворского (Жозеф совсем забыл о своих сопровождающих. Или как их назвать?):

— Доброе утро, Жозеф. Мы внизу. Спускайтесь. К этому светиле опаздывать не рекомендуется.

К прославленному театру они подъехали, когда стрелки часов на круглых часах, прикрепленных к фонарному столбу на углу улиц напротив станции метро, показывали двадцать пять минут одиннадцатого.

— Слава Богу, вовремя,— с облегчением сказал Ник Воеводин.

«Чего они так дрожат перед этим режиссером?» — подумал Рафт.

У служебного входа в опальный театр их встретила дама неопределенного возраста, с яркой помадой на губах, густо напудренная, пахнущая французскими духами и табаком. Протягивая Жозефу руку для поцелуя, сказала по-английски, томно и нервно одновременно:

— Доброе утро! Он вас ждет! Ждет! Прошу!

Они прошли по каким-то театральным задворкам — переходы, крутые узкие лестницы, бутафорский театральный хлам; в прорезь кулисы мелькнула сцена, освещенная яркими софитами; на ней рабочие монтировали декорации, похоже, средневекового русского града.

Подъем по крутым ступеням вверх, узкий коридор, слабо освещенный; и прямо перед ногами американского журналиста пробежала огромная жирная крыса. Жозеф чуть не вскрикнул.

— Не обращайте внимания,— сказала сопровождавшая дама, пожалуй, даже весело.— Их тут полно. Вполне мирные существа. Мы с ними, можно сказать, в дружеских отношениях.

Свернули за угол, и коридорчик уперся в обшарпанную дверь с табличкой: «Главный режиссер».

— Прошу! — Дама распахнула дверь.

И они оказались в просторной комнате с двумя большими окнами, выходящими в зеленый дворик, замкнутый стенами домов из красного кирпича — чахлые деревья, клумбы, травка на газонах; на всех стенах театральные афиши на многих языках, с автографами, подрисованными карикатурами, стихами, наскоро, размашисто написанными; полки с масками, статуэтки, макеты театральных декораций. Картины на стенах: лишь одна написана в реалистической манере — портрет самого маэстро в костюме и гриме Отелло. От абстрактных сочетаний красок и линий на остальных полотнах рябило в глазах. Старинная мягкая мебель, большой письменный стол, заваленный бумагами, газетами, журналами, афишами, всяческими безделушками. На другом квадратном столе, задвинутом в угол и покрытом бархатной скатертью бежевого цвета с бахромой (вся она в пятнах и разводах),— самовар, кофеварка, кучно составленные чайный и кофейный сервизы, оба фарфоровые. Пол застлан ворсистым ковром, и посередине комнаты на этом ковре развалился большой пушистый рыжий кот с белым брюшком, и по позе сразу видно, что главное содержание этого субъекта — вселенская лень: на появление гостей он никак не прореагировал, не шевельнулся, даже не открыл глаз; наверняка с театральными крысами он живет в мире и согласии. Кроме кота, в комнате никого не было.

— Иду, иду! — послышался хорошо поставленный бархатный голос.

Открылась неприметная дверь в углу глухой стены, и появился маэстро, всемирно знаменитый режиссер театра, известного спектаклями, в которых в аллегорической, а достаточно часто и в открытой форме, выражены протест и борьба с существующей в России политической системой.

Был маэстро уже немолод, может быть, приближался к шестидесяти, а то и перешагнул их, высок, грузен, что-то женское присутствовало в лице с дряблыми щеками, но бледно-голубые глаза под серыми бровями смотрели молодо, зорко, были полны энергии и воли, и весь он, в безукоризненно сидящем на нем бежевом костюме, в белоснежной рубашке с шелковым синим шарфиком на морщинистой шее, излучал флюиды могучей жизненной энергии, действия — и спокойствия. Движения его были пластичны, уверенны, и уже через несколько мгновений этот человек не воспринимался как старик. «Для истинных людей искусства возраста нет»,— подумал Жозеф Рафт.

— Здравствуйте, здравствуйте! — Маэстро говорил по-английски совершенно свободно. Он энергично пожал американцу руку, потом сопровождающим, спросил, бегло взглянув сначала на Яворского, потом на Воеводина, очевидно заранее зная ответ: — А вы, уважаемые, переводчики?

— Я — переводчик,— сказал Валерий Яворский.

— А я,— поспешил Ник,— с коллегой Рафтом от Союза журналистов.

— Понятно,— сказал знаменитый режиссер, и еле заметная саркастическая улыбка мелькнула на его лице.— Что же… товарищи и господа, прошу! Располагайтесь. Симочка! — повернулся маэстро к даме, встретившей их.— Вы нам чайку и кофе. Кто что соизволит.— Все это говорилось по-английски.

— Один момент!

Симочка захлопотала у стола с самоваром. Минут через десять на углу письменного стола появился расписной поднос — русская тройка на черном фоне — с горячим чайником, кофейником, посудой, сахарницей, печеньем, вазочкой с конфетами. Симочка в разговоре участия не принимала: что-то приносила, уносила, разливала в чашки чай и кофе, двигаясь бесшумно. Зато рыжий кот в аудиенции участие принял: как только маэстро сел в свое кресло, он ожил, открыл изумрудные глаза, поднялся с ковра, потянулся, выгнул спинку и уже через минуту прыгнул на колени к хозяину кабинета.

— Хорошо, Макбет,— сказал режиссер, лаская большой белой рукой кота,— можешь поприсутствовать, только — никакого хулиганства.

— Он хулиган? — спросил, улыбнувшись, Рафт.

— Больше — бандит и вор. У Макбета было тяжелое детство. Он постоянно норовит что-нибудь стянуть со стола. Но сейчас для него тут нет ничего интересного. Итак… Я думаю, мы будем говорить по-английски.— Хозяин кабинета повернулся к Яворскому:— Вы не возражаете?

«Переводчик» передернул плечами, сказал по-русски, похоже, с облегчением:

— Баба с воза — кобыле легче.

— Значит, господин Рафт… Я правильно произношу вашу фамилию?

— Да, правильно.

— Значит, если я правильно осведомлен, вас интересует личность Юрия Владимировича Андропова?

— Да. Но я бы уточнил, имея в виду встречу именно с вами: личность Андропова и его роль… И его роль в развитии советского искусства, в частности, театрального искусства.

— Понятно…— Маэстро откровенно усмехнулся.— Давайте тему сформулируем так: «Юрий Андропов и советский театр». Но, может быть, вы мне зададите свои вопросы, господин Рафт? И тогда наша беседа приобретет конкретику.

— Согласен! — Все было отринуто. Все личное. Жозеф Рафт работал. Надо делать свое дело, господа! Всегда и при любых обстоятельствах.— В таком случае, первый вопрос: правда ли, что Андропов, будучи Председателем КГБ, покровительствовал вашему театру? Да и сейчас покровительствует. Вроде бы отстоял несколько спектаклей, которые власти, цензура… Кто там у вас этим занимается? Словом, которые собрались закрыть, запретить,— а он отстоял.

— Ну…— Знаменитый режиссер задумался.— Сказать — несколько спектаклей, это преувеличение. Один спектакль. Может быть, два.

— Это говорит о том, что Андропову нравится ваш театр? Что он разделяет концепцию ваших спектаклей, их философию?

— Нет, ничего подобного и близко не наблюдается. Да Юрию Владимировичу, насколько я понимаю, и времени нет ходить в театры. За все годы у нас он если был на двух спектаклях — уже хорошо. Да и то — это спектакли, в которых был занят его зять…

— Простите, не понял,— перебил американский журналист.

— Давайте я вам расскажу маленькую новеллу о том, как я имел честь познакомиться с товарищем Андроповым.— По лицу маэстро снова промелькнула летучая саркастическая улыбка,— Однажды… Уж не помню, в каком году, зазвонил вот этот телефон. Поднимаю трубку: «Я слушаю». В ответ: «Здравствуйте. С вами говорит Андропов». Я, помню, переспросил: «Кто? Кто?…» Подумал — ослышался. «Юрий Владимирович Андропов». Не скрою, растерялся, сразу стал лихорадочно соображать: что такое в последнее время мы натворили? Звонки сверху… А этот, как вы понимаете, с самого верха… Подобные звонки в нашем театре раздавались… И раздаются, приходится констатировать, с единственным содержанием: разносы, угрозы, запреты, предупреждения, в лучшем случае — увещевания. А тут! Сам Андропов… Тем не менее говорю спокойно: «Слушаю вас, Юрий Владимирович». И представьте, этот человек обращается ко мне с просьбой: его дочь Ирина, страстная поклонница нашего театра, собирается принять участие в конкурсе: мы создали свою студию для подготовки молодой артистической смены, и вот был объявлен конкурс. Абитуриентов — тьма. И Юрий Владимирович мне говорит: «Ирина вознамерилась стать актрисой, попасть в ваш театр. Я убежден, что особых данных для этой профессии у нее нет и вообще театр — не ее будущее. Может быть, я консервативен,— говорит Андропов,— но таково мое отцовское убеждение. И поэтому,— продолжает Юрий Владимирович,— у меня к вам просьба: убедительно прошу, пусть тот факт, что Ирина моя дочь, никоим образом не повлияет на оценку ее театральных данных. Оцените ее по заслугам — и только. Почти уверен, что вы поймете: я прав». Вот примерно такой разговор…— Маэстро сделал глоток остывшего кофе.— Юрий Владимирович оказался прав: его дочь Ирина, вполне милая интеллигентная девушка, могу добавить, красавица, театральными талантами не блистала, и я не принял ее в нашу студию. Вот таким образом, пока заочно, я познакомился с Андроповым.