Читаем без скачивания Шанс дается лишь раз (СИ) - Алиса Чернышова

Потому, покинув особняк, я сорвала с ближайшего дерева несколько яблок и принялась бездумно их жевать, глядя в ненавистное искусственное небо. Ишири, видимо, ушла в город, а до вечера было ещё очень и очень долго…

Я вошла в покои Императора через четыре часа после заката, когда одна из дождливых ночей вступила в свои права. Эйтан уже ждал меня и тут же устремился навстречу. Меж его бровей залегла задумчивая морщинка, и нечто странное почудилось мне во взгляде, обращенном на меня.

— Добрый вечер, — сказал он быстро, словно желая заполнить образовавшуюся тишину, и голос его прозвучал настолько фальшиво, что я невольно поморщилась.

— Добрый, — признала я, — Дождливо сегодня, и я замечательно выгляжу. А теперь — говори то, что ты действительно хотел сказать.

Змей криво усмехнулся, и, прихрамывая, отошёл к окну. «Кажется, его нога болит сильнее, когда он нервничает», — отметила я для себя.

— Полагаю, мне нет нужды делать вид, что я не знаю, о чём ты? — уточнил он.

— Все равно не поверю, — сказала я честно, и, помедлив, добавила:

— Это ведь ты запретил ему выпускать меня, верно?

— Да, — признал Эйтан спокойно. Я вздохнула:

— Хорошо. Почему?

Змей молчал долго. Я уже боялась, что он не станет со мной говорить, но Император внезапно повернулся и заглянул мне в глаза. От взгляда его мне стало дурно — столько противоречивых эмоций плескалось там.

— А куда бы ты пошла? — ответил он вопросом на вопрос. Ничего крамольного в мыслях моих не было, потому я послушно принялась перечислять:

— Я бы заглянула в Библиотеку, встретилась с Эллиной, Маритой, Дираном, узнала, как там Микеш, наелась бы до отвала и купила бы себе дом.

По мере того, как я говорила, брови Змея приподнимались все выше. Дослушав до конца, он уточнил:

— Зачем тебе дом?

— Чтобы отдыхать там от людей и Дворца, — пояснила я спокойно, про себя добавив: «И чтобы было, куда уйти, если ты меня выбросишь за ворота».

— Ты можешь просто приказать им уйти, когда устанешь от них. Тебе не обязательно иметь для этого отдельный дом! — воскликнул он, все больше распаляясь. Злость его буквально витала вокруг, оставляя меня в недоумении. Тогда я по-настоящему не понимала, в чём дело.

— Ты и сам понимаешь, что кто-то из них все равно маячит над головой, а я люблю одиночество, — сказала я так мягко, как только могла.

— Почему ты не питаешься в Павильоне? — снова начал спрашивать Змей.

Я вздохнула:

— Ты прекрасно знаешь, что каждое третье блюдо мне подают с весьма эксцентричными приправами.

Император покачал головой:

— Я приказал установить специальные амулеты.

— Я не могу спокойно есть, зная, что рано или поздно отравитель найдёт способ обойти магию, — признала я. Взгляд Эйтана стал ещё более злым.

— Отлично. Кто они, эти люди? Диран, Микеш — зачем тебе с ними видеться?

Вопрос был задан небрежным тоном, но я сразу поняла — вот оно. Эйтан просто не выносил самой мысли, что существует кто-то, кроме него, к кому я могу спешить. Для самого Змея я была единственным более-менее важным существом в толпе жестоких, жадных до власти безумцев с горящими алчностью глазами, в просторечии именуемых политиками, и он боялся меня потерять. Не потому, что я была какой-то там безумно важной или необычной персоной — нет, дело не в том. Просто Змей доверял мне, как никому иному, и ему претила сама идея о том, что моё внимание может принадлежать кому-то другому.

И, что самое страшное, глядя на его расстроенное лицо, я призадумалась: а так ли мне нужно в город? Если на одной чаше весов будут старые друзья, нормальная еда и глоток свободы, а на другой — его хорошее настроение, что я выберу?

Лгать самой себе — гиблое дело. Я знала ответ на этот вопрос, и он пугал меня до дрожи, потому что доказывал: Эйтан давно приобрёл громадную власть надо мною, и это страшило больше, чем все пережитые мною опасности.

Демоны, таившиеся до поры до времени в моей душе, заговорили, щелкая иллюзорными челюстями.

Нет, нет, нет! Никто, никогда не будет иметь власти надо мной!

— Ты собираешься отвечать на мой вопрос? — раздраженный голос Эйтана ворвался в мои мысли, вызвав прилив неожиданного гнева. Захотелось оттолкнуть, ударить побольнее, разозлить, отомстить за то, что он сделал меня такой слабой. По-хорошему, в таком душевном состоянии нужно делать только одно — разворачиваться и идти спать, дабы не наворотить откровенных глупостей. Однако, в тот момент я была слишком взбешена, чтобы останавливаться — постоянное нервное напряжение вылилось в полную потерю самоконтроля.

— О, да! — усмешка покривила мои губы, — Хочешь ответ? Пожалуйста! Я хочу с ними увидеться, поскольку я люблю их. Они — мои друзья, они мне дороги. И я не обязана каждый раз спрашивать у тебя разрешения, поскольку то, что я делаю — это моё сугубо личное дело! Захочу — уйду, захочу — приду. Это понятно?

Глаза Эйтана опасно потемнели, и я поняла, что своей несдержанностью переступила крайне зыбкую черту. Змей, будучи человеком весьма властным и упрямым, не терпел подобных отповедей, и, что самое печальное — я прекрасно об этом знала, но осознанно ударила в одно из самых больных его мест.

И нечего удивляться, что, стремительно сократив расстояние между нами, Эйтан резко проговорил, чеканя слова:

— Запомни, девочка: в этой стране мне принадлежит все, и ты — в том числе. И я не потерплю, чтобы какие-то неизвестные мне мужчины общались с одной из моих наложниц. Это — понятно?

— Позвольте, Ваше Величество, но я — не Ваша наложница! — напомнила я холодно, переходя от злости на «вы», — Если мне не изменяет память, Вы обещали мне пост Младшего Советника Тальи…

Он презрительно покривил губы:

— Ты и сама прекрасно знаешь, что я ничего не обещал. И вообще, ты — моя женщина, так будь добра вести себя, как пэри, а не гулящая простолюдинка! То, что твой отец не сумел правильно воспитать свою дочь, злит и возмущает, но не в том суть: ты знаешь и сама, что отныне твой дом — Павильон. И изменить это не в твоих силах — только привыкнуть. Не ты ли мечтала быть пэри? Осознай, наконец: твоя мечта сбылась! Наслаждайся!

Странная ирония, прозвучавшая в последнем слове, заставила вздрогнуть. Горечь и боль в моей душе поднимались удушающими волнами, заволакивая разум алой плёнкой. С искренним изумлением я почувствовала закипающие на глазах злые слёзы и взбесилась ещё больше: уже очень долго не было людей, способных заставить меня плакать по-настоящему.