Читаем без скачивания Оккультные корни Октябрьской революции - Валерий Шамбаров

Цель “красного террора” была аналогичной. Уничтожь духовенство и интеллектуальную прослойку народа — и ты уничтожишь его культурную традицию. И то, что останется, можно будет “переучить”, сделать совершенно другим народом. Была и вторая цель. “Перекрестить” русских, искупав в крови соотечественников. Сделать убийцами как можно больше русских людей, чтобы они преступили все заповеди Христовы и превратились таким образом в верных слуг нечистого.

Это удалось не полностью. Впоследствии в масонской литературе настойчиво внедрялась мысль, что “красный террор” — проявление национального русского варварства и жестокости. Что является грубой подтасовкой. Свердлов, Троцкий и иже с ними к русскому народу не имели никакого отношения. И даже с рядовыми исполнителями часто не ладилось. В Москве красноармейцы, используемые для расстрелов, быстро начали “сдавать”, роптали, возмущались, усилилось дезертирство. И вместо них стали привлекать китайцев с латышами. То же самое относится к расправам на Юге. Разведсводка 1-го Добровольческого корпуса Кутепова сообщала, что русские красноармейцы отказывались участвовать в массовых расстрелах, несмотря на выдачу водки и разрешение поживиться одеждой казненных. Разбегались, бунтовали. Поэтому для таких акций привлекались части из латышей и китайцев.

Но, конечно, находились и русские изверги. В семье не без урода. Такие, как Белобородов, Ермаков и прочая шваль из уральской шайки. Интересный пример приводит в своих воспоминаниях писательница Тэффи — в Унече, где располагался пограничный контрольно-пропускной пункт, на весь город наводила ужас комиссарша, ходившая с двумя револьверами и шашкой и “фильтровавшая” выезжающих беженцев, решая, кого пропустить, а кого расстрелять. Причем слыла честной и идейной, взяток не брала, а вещи убитых брезгливо уступала подчиненным. Но приговоры приводила в исполнение сама. И Тэффи вдруг узнала в ней деревенскую бабу-судомойку, некогда тихую и забитую, но выделявшуюся одной странностью — она всегда вызывалась помогать повару резать цыплят. “Никто не просил — своей охотой шла, никогда не пропускала”.

Да, вот таких теперь выдвигала система Свердлова. Давала им власть над жизнями, делала высокопоставленными сотрудниками ЧК и других советских органов. И система “красного террора” с такими кадрами заработала с методичностью конфейера. Вот как действовала, согласно бюллетеню левых эсеров, машина смерти в Москве.

“Теперь ведут сначала в № 11, а из него в № 7 по Варсонофьевскому переулку. Там вводят осужденных, 30 — 12 — 8 человек (как придется), на четвертый этаж. Есть специальная комната, где раздевают до нижнего белья, а потом… ведут вниз по лестнице. Раздетых ведут по снежному двору, в задний конец, к штабелям дров, и там убивают в затылок из нагана. Иногда стрельба неудачна. С одного выстрела человек падает, но не умирает. Тогда выпускают в него ряд пуль; наступая на лежащего, бьют в упор в голову или в грудь… Р.Олехновскую, приговоренную к смерти за пустяковый поступок, который смешно карать даже тюрьмой, никак не могли убить. 7 пуль попало в нее, в голову и грудь. Тело трепетало. Тогда Кудрявцев (чрезвычайщик из прапорщиков, очень усердствовавший, недавно ставший коммунистом) взял ее за горло, разорвал кофточку и стал крутить и мять шейные позвонки. Девушке не было 19 лет. Снег на дворе весь красный и бурый. Все забрызгано кругом кровью. Устроили снеготаялку — было дров много… Снеготаялка дала жуткие кровавые ручьи. Ручей крови перелился через двор и потек на улицу, перетек в другие места. Спешно стали закрывать следы. Открыли какой-то люк и туда спускают этот темный, страшный снег, живую кровь только что живших людей”.

Снова “держал уровень” Урал. В Перми и Кунгуре казнили группами по 30 — 60 человек, их рубили шашками. На Мотовилихинском заводе расстреляли 100 оппозиционных рабочих. Как доносил британский представитель Эльстон лорду Бальфуру, белые отряды, занимая уральские города, всюду находили сотни зверски убитых. “Офицерам, захваченным тут большевиками, эполеты прибивались гвоздями к плечам; молодые девушки насиловались; штатские были найдены с выколотыми глазами, другие — без носов…”. Всего по английским данным в Пермской губернии было уничтожено не менее 2 тысяч человек. Как видим, за рубежом прекрасно знали обо всех ужасах. Но — никаких воплей “общественности”! В отличие от случая с женами высокопоставленных большевиков.

Во вполне мирных подмосковных Бронницах, где никаких заговоров отродясь не было, и куда никакой фронт никогда не приближался, исполком местного Совета вел “террор” по собственому разумению, совершенно произвольно. Член исполкома останавливал на улице человека, по каким-то причинам обратившего на себя его внимание, брал двоих конвойных, вел во двор манежа и убивал. В Рыбинске зверствовала комиссарша “товарищ Зина”, в Пензе — Евгения Бош.

В Пятигорске руководил “красным террором” начальник Северокавказской ЧК Атарбеков. 160 заложников, мужчин и женщин, в том числе генералов Рузского (одного из главных участников заговора по отречению царя) и Радко-Дмитриева, вывели на склон г. Машук, приказали снимать с себя все до исподнего, становиться на колени, вытягивая шеи, и рубили головы. Участвовал и сам Атарбеков, отрезавший людям головы кинжалом.

В Ессентуках особыми зверствами прославился “женский карательный отряд каторжанки Маруси”. В ставропольском селе Безопасном была тюрьма, куда свозили задержанных из окрестностей, а “суд” местного коменданта Трунова сводился к двум фразам: “покажь руки!”, и если руки изобличали представителя интеллигенции — без мозолей, с тонкими пальцами (или человек по другим причинам ему не нравился), следовала команда “раздеть”! С обреченного срывали одежду, кололи штыками и выбрасывали в скотомогильники. Причем таким же способом Трунов, напившись, приказал убить собственную жену. А неподалеку, в селе Петровском, каратели устроили массовые расстрелы “буржуев” на обрывистом берегу реки Калаус, после чего туда же привели учениц местной гимназии и велели раздеваться. Но убивать не стали, а просто насладились их страхом ожидания смерти и перенасиловали.

В некоторых местах приговоренных раздевали не до белья, а догола. Поглумиться, доставить жертвам дополнительные страдания. А себе — извращенное “удовольствие”. И такая практика понравилась, постепенно стала общепринятой. Ей и официальное оправдание нашли — не пропадать же вещам? Если верхняя одежда казненных разбиралась палачами или шла в специальные распределители (большие склады существовали, например, при Моссовете), то белье стали собирать для передачи в военное ведомство — для красноармейцев.

В Саратове за городом у Монастырской слободки был целый овраг с грудами голых тел. Тут латыш Озолин со своими подручными уничтожил не менее полутора тысяч человек. Иногда это становилось формой “допроса” или просто надругательства. В ноябре двоих девушек привезли к страшному оврагу, приказали обнажиться и, поставив на край ямы, принялись “в последний раз” задавать вопросы о их близких. Бывало и так, что людей приводили на место расстрела, заставляли дожидаться своей очереди в раздевшейся партии обреченных, смотреть, как убивают других, а потом объявляли о помиловании. Факты изнасилований молодых женщин и девочек перед казнью зафиксированы повсеместно — в Питере, Вологде, Николаеве, Чернигове, Саратове, Астрахани. В Петрограде случайно арестованная французская коммунистка Одетта Кен описывает и “охоту” на женщин. Два десятка “контрреволюционерок” вывезли в поле и выпустили бежать обнаженными, “гарантируя тем, кто прибежит первыми, что они не будут расстреляны. Затем все они были перебиты”.

А кроме “стационарных” боен действовали еще и разъездные. Специальные карательные поезда, колесившие по стране и “подтягивавшие” места, где террор, по мнению руководства, еще недостаточен. Одним таким поездом заведовал “свердловец” М.С. Кедров со своей супругой Ревеккой Майзель. На ответственном посту в Архангельске он проявил себя полным нулем, первым удрал, едва пошли слухи о приближении неприятельской эскадры. А в качестве карателя оказался вполне на своем месте. Его поезд выезжал то для “административно-оперативных”, то для “военно-революционных” ревизий, сводившихся к кровопролитию. При наезде в Воронеж было расстреляно около тысячи человек, да еще взято “много заложников”.

Особое пристрастие Кедров питал к детям, сотнями присылая с фронтов в Бутырки мальчиков и девочек 8 — 14 лет, которых объявил “шпионами”. Устраивал и сам детские расстрелы в Вологде, Рыбинске. В Ярославле учинил кампанию по уничтожению гимназистов — их определяли по форменным фуражкам, а когда их перестали носить, вычисляли по прическе, осматривая волосы и выискивая рубчик от фуражки. А его жена лично проводила допросы в жилом вагоне, откуда доносились крики истязуемых. Потом она их собственноручно пристреливала тут же, на станции. И только в Вологде убила около 100 человек.