Читаем без скачивания Шестой прокуратор Иудеи - Владимир Паутов

– Ах, послезавтра вечером? – обрадовавшись, повторил Каиафа. – Прекрасно! Наверняка, ты им поведаешь о том же, что рассказала сейчас здесь мне, и что видела в саду утром живого Иисуса. Правильно я говорю? И где же назначено место вашего сбора? – первосвященник открыто улыбался Марии, всем своим напущено благодушным видом как бы говоря ей: не стесняйся, здесь все свои, мы ведь с тобой друзья.

Девушка уже собиралась, сказать, где встречаются послезавтра вечером члены их большой общины, которые имели смелость остаться в городе, но внезапная тревога, возникшая вдруг в глубине души, заставила её замолчать. Каиафа в то же мгновение понял, что Мария чего-то испугалась, вроде как что-то заподозрила. Жрец начал лихорадочно соображать, где же он совершил оплошность и как бы спасти положение. Каиафа был крайне удивлён внезапным поведением девушки. Казалось ведь, что всё шло так хорошо и плавно, словно по маслу: и разговор у них складывался весьма удачно, и беседа их была очень откровенной, и Мария уже хотела назвать ему место предстоящей встречи учеников казнённого проповедника, – но вдруг девушка засомневалась, словно чего-то испугавшись. Первосвященник постарался успокоить юную галилеянку. Он осторожно взял Марию за руку, ласково погладил её и, глядя прямо в глаза девушки, твёрдо и медленно, делая после каждого слова небольшую паузу, выговорил:

– Я твой друг! Меня привёл Иуда! Ему ты можешь сказать? Ведь он один из вас и так же должен присутствовать на вашем собрании?

Девушка подняла глаза на собеседника. Первосвященник смотрел на неё своим открытым, честным взглядом, поглаживая Марию по руке. Правда, улыбка его при этом была чуть натянутой, но девушка не обратила внимания на столь незначительную, внезапно появившуюся, странность в поведении незваного гостя. Она только почувствовала, что неожиданно возникшее её волнение начало постепенно уходить, и Мария уже хотела сказать, где точно и когда произойдёт встреча, но по какому-то наитию, вдруг возникшему в её душе, она обернулась и внимательно взглянула на людей, стоявших за дверью во дворе дома. Лицо Марии мгновенно побелело от испуга, ибо среди них она увидела Малха, начальника храмовой стражи. Мария узнала его сразу, да и не могла она так быстро забыть того, кто на её глазах заковывал в кандалы в прошедший четверг Иисуса из Назарета. Ушедшая тревога вновь вихрем ворвалась в сердце девушки. Малх же её не признал, просто тогда, в Гефсиманском саду ему просто было не до нее, он не обратил внимания на отчаянно сопротивлявшуюся галилеянку, ибо другие слуги занимались ею, а он тем временем как раз заковывал в железо Иисуса.

– А кто тот человек? – как бы ненароком спросила Мария Каиафу и, стараясь не выдать своего волнения и возникших подозрений, кивнула в сторону стоявшего среди слуг Малха.

– Который из них? Там много народа. Целая толпа собралась. Тебя кто конкретно интересует? – начал хитрить первосвященник, ибо понял, что девушка кого-то испугалась, а потому и заподозрила что-то не ладное. Он обернулся назад, полагая, что испуг Марии вызван чем-то необычным, ну, например, подошедшим римским патрулём или ещё чем, но ничего такого подозрительного Каиафа среди толпы не увидел, а посему спокойно ответил, – а тот… с отрубленным ухом? Так можешь не беспокоиться! Это мой верный слуга, Малх.

Назвав имя своего слуги, первосвященник совершил роковую для себя ошибку. Мария сразу догадалась, что этих людей Иуда привёл к ней в дом не случайно. А, вспомнив немного странное поведение Искариота в саду и здесь, в доме, она вдруг поняла, что это он, Иуда, предал учителя точно так же, как предаёт её сейчас. Мария усмехнулась и с ненавистью, взглянув на Каиафу, спросила:

– Если Малх твой слуга, то, значит, ты первосвященник иерусалимского Храма, Иосиф Каиафа?

Собеседник Марии даже не успел ничего ответить девушке. Он просто судорожно рассмеялся правильной догадке, ибо сразу понял, что разоблачён, и прикидываться кем-то другим не имеет смысла. Первосвященник уже начал привставать со своего места, дабы отдать Марию в руки стражи, как…

Далее же произошло то, о чём потом слуги и все те, кто был во дворе дома красавицы из Меджделя, боялись не только говорить, но даже вспоминать. Движение девушки было столь стремительным, что никто вначале не понял, что же произошло, зато все услышали громкий и хлёсткий звук, похожий на шлепок. Красная, почти пунцовая щека главного жреца стала ярким свидетельством того, что пощёчина была очень сильной. Первосвященник от неожиданности вначале сел, но затем вскочил со скамейки, на которой сидел во время всего разговора, и первое мгновение стоял неподвижно. Он был обескуражен, унижен, опозорен на глазах своих рабов и слуг. Жрец находился почти в невменяемом состоянии, ибо не мог понять, как эта хрупкая и безродная нищенка позволила себе поднять руку на него, главного человека в городе, осмелилась ударить его по лицу, тем самым, обесчестив первого священника Иерусалима. Кровь бурно прилила к голове Каиафы, отчего всё лицо его стало багрово-красным, а жилы на шее набухли.

Ярость буквально душила первосвященника и разрывала на части. Слуги рванулись вперед, чтобы накинуться на Марию, но, увидев, как изменился в лице их хозяин, отпрянули в страхе назад, боясь случайно не попасться под горячую руку главного законника Иудеи. К тому же Каиафа визгливым голосом истерично закричал во все горло и сильно затопал ногами: «Стоять! Стоять! Стоять! Я сам разберусь!» К кому относилась эта команда, было не ясно. Мария и так стояла неподвижно, бледная и строгая, посередине комнаты. Толпа же отхлынув от двери дома, замерла сама в себе, застыла в страхе и ужасе, в изумлении и ожидании, что же будет дальше.

Первосвященник тем временем плотно закрыл дверь и приблизился к стоявшей девушке, отважившейся дать ему пощёчину. Ярость его была столь огромной, что он хотел тут же задушить Марию, затоптать её на полу, забить ногами до смерти. Каиафа ненавидяще взглянул на дерзкую галилеянку, которая стояла перед ним одна, хрупкая, беззащитная и одинокая, полностью подвластная ему, его воли и желанию. Разные мысли беспорядочно метались в голове жреца, но все они сводились к одному, как ему поступить с преступницей, а в том, что совершённый девушкой поступок можно было расценить как преступление, первосвященник не сомневался, ибо себя считал Законом.

«Как она только посмела, эта мерзкая тварь, опозорить меня? – негодовал главный жрец Иерусалима, – что же мне теперь с нею сделать? Убить здесь же? Приказать, чтобы забили камнями? Отдать слугам? А может распять, как её приятеля? Или… – Каиафа даже не успел додумать до конца свою мысль, как замер… Нет, не оттого, что уже решил, как наказать девушку, просто сейчас он впервые внимательно взглянул на Марию, гордо стоявшую перед ним, и вдруг увидел, разглядел, как же она, действительно, была хороша собой. Высокая, статная, грациозная, с тонкой талией и красивой грудью девушка смотрелась просто великолепно. Мария буквально заворожила первосвященника. – Да эта галилеянка просто красавица, хотя совершенно не похожа на наших иудейских женщин. Удивительно, ведь Мария, кажется из Меджделя, что в Галилеи, а там проживают нечистые язычники, перемешанные кровью неизвестно с кем. Но, хороша-а-а!» – Каиафа с тайным вожделением любовался красотой девушки, забыв об обиде и оскорблениях, нанесённые ему мгновение назад её маленькой изящной рукой. Чем дольше длилось молчание, тем отчётливее первосвященник понимал, что хочет обладать этой непокорной и гордой галилеянкой, посмевшей дать ему, самому могущественному человеку Иерусалима и всей Иудеи, публичную пощёчину. Эта мысль, зародившись случайно и показавшейся ему вначале даже нелепой, короткое время спустя переросла вдруг в непреодолимую похоть, и, не понимая того, что он делает, Каиафа грубо схватил девушку за тонкую талию, быстро притянул её к себе, чтобы затем крепко прижать к своей груди. Чувствуя сквозь тонкую материю платья нежную молодую кожу галилеянки, её упругую грудь, первосвященник буквально зверел от вожделения, сатанел всё больше и больше, пожираемый негой желания, которое упорно затягивало его в трясину сладострастия. Грубые руки жреца лихорадочно и торопливо стали ощупывать Марию, дотрагиваясь до самых сокровенных мест женского её тела. Первосвященник даже закрыл от удовольствия глаза, ибо живо представил, как гладит нагое, нежное тело девушки, ласкает её грудь, как целует её, как…

– Мария, Мария, Мария! – горячим дыханием зашептал ей на ухо Каиафа, – будь моей наложницей! Живи в моём доме! Я озолочу тебя! У меня много денег, ты будешь жить как римлянка, даже лучше…

Первосвященник повалил Марию на пол и, навалившись на неё всей массой своего жирного тела, старался овладеть ею. Девушка боролась отчаянно, хотя и была та борьба неравной. Она плевала в лицо ненавистному жрецу, вырывала из его бороды волосы, её один раз даже стошнило от противного запаха лукового супа, исходившего изо рта Каиафы, но всё было напрасно. Первосвященника же строптивость Марии, напротив, разозлила ещё больше, и он усилил свои попытки овладеть красавицей. Каиафа даже чуть придушил девушку длинным поясом от халата, чтобы она поменьше сопротивлялась. Мария прекрасно осознавала, что помочь и спасти её в этот миг никто не сможет. Силы девушки были на исходе, вскоре они вовсе оставили её, после чего тело Марии как-то сразу обмякло и стало податливым. Первосвященник обрадовался, когда девушка прекратила бороться.