Читаем без скачивания Мемуары и рассказы - Лина Войтоловская

– Что, мой малыш, что?

Она приподняла его голову, посмотрела в его милое, скуластое, сияющее лицо.

Он еще ничего не сказал. Он только с силой вобрал в себя воздух. Но она уже сразу и безоговорочно поверила, что внук подарит ей сейчас ощущение полного счастья, которым так редко баловала ее жизнь, и это ощущение до конца дней не покинет ее.

– Малыш, – прошептала она.

– Понимаешь, баба’На, – сказал Павел и тихонько засмеялся. – Понимаешь, я… я влюбился.

ЛУЧШАЯ КНИГА ЕГО ЖИЗНИ

О детстве он вспоминать не любил.

Отца он не знал и долгое время думал, что его вообще у него не было. Мать видел урывками. Жил с бабкой – стрелочницей на железнодорожном переезде, в сторожке, окруженной карликовым огородом, неподалеку от холодной речки с неласковым названием Прорва.

Деревня была далеко, и товарищей у него не водилось. Единственное развлечение – эта самая Прорва. Плавать он научился сам, купался в любую погоду и так подолгу, что, выходя на берег, дрожал и постукивал зубами от холода.

Бабка пронзительно ругалась:

– Опять весь синий, байстрюк несчастный! Вот попадись только мне!

Рука у бабки была тяжелая и, получая очередную трепку, он сердито думал: «Ну что врешь? Синих мальчиков не бывает!»

Редкие приезды матери тоже не приносили радости, они с бабкой вечно ругались, иногда дрались, а накричавшись, выпивали привезенную бабкой водку, усаживались на полу возле печки, долго плакали, жалели друг друга. Протрезвев, снова начинали ругаться. Ночным поездом мать уезжала куда-то и, проснувшись утром в пустой сторожке, он тут же про нее забывал и не скучал по ней никогда.

Когда ему минуло шесть лет, пьяная бабка попала под поезд. Ее отвезли в больницу, и больше он никогда не видел старухи, как не увидел и матери, затерявшейся где-то в огромной стране. Начальник станции не знал ни имени, ни фамилии матери мальчика и отыскать ее не мог. Подумав немного, он отправил паренька в деревню. Так он и прожил до самой войны, переходя из дома в дом – время было трудное, ни у кого не было охоты возиться с чужаком. Иногда начальник станции брал его на несколько дней к себе и снова отправлял в деревню; его перебрасывали от одних временных «родителей» к другим, ничему не уча, не заботясь о том, что ему уже пора бегать в школу. Осенью сорок первого ему должно было исполниться восемь, но ни читать, ни писать он еще не умел.

Война приближалась к этим местам и в августе, чтобы, наконец, избавиться от парня, начальник станции уговорил заведующую детским домом, что эвакуировался из-под Москвы в проходящем мимо эшелоне, взять мальчика с собой, пообещав испросить на это разрешение у московского начальства.

Парень знал свое имя – Петр, и случайно запомнившуюся ему фамилию бабки – Соловьева, знал, что когда-то у него была и мать, но ничего больше о себе сообщить не мог. Так и записан он был круглым сиротой, ничем, впрочем, не выделяясь среди своих новых товарищей. Иногда по ночам смутно виделось ему выдубленное ветром и морозом лицо бабки и залитое пьяными слезами лицо матери… Возможно, когда-то она и искала его, а может, вовсе не вспоминала – ведь и до войны, в редкие свои приезды, она никогда не ласкала его, не высказывала желания увезти с собой, ни разу даже не обратилась к нему по имени. Обиды на нее он не держал, как и на крикливую, драчливую бабку, – просто не знал другого обращения ни дома, ни в деревне, а сравнивать было не с чем – жил теперь среди таких же одиноких, бездомных ребят, никогда не знавших или не помнивших родительской заботы.

Детдом обосновался под Ташкентом, и грохот войны доносился сюда отдаленно. Осенью все ребята пошли в школу. Пошел и Петр. В первый класс, хотя и был старше многих. От ребят он не отставал, только читал с трудом – прежде чем произнести слова, по два раза шепотом повторял каждый слог. Однако вскоре, будто преодолев какой-то барьер, увлекся и начал читать охотно, много и всё, что попадалось под руку, даже учебники. Прошло немного времени, и учительница заметила, что вкусы его начали определяться. Сперва это были сказки. Любые. От русских народных, до Андерсена. Читал он быстро, в любом месте, в любое время. Через год школьная библиотека была исчерпана. Он стал ездить в Ташкент, в городскую. Выбирал совсем не то, чем увлекались его товарищи. Ничто, похожее на «настоящую жизнь», его не занимало. «Это обыкновенное», – объяснял он удивленной библиотекарше. – «А я хочу, чтобы было интересно, красиво».

Тогда старая библиотекарша стала приносить ему из дома книги своего детства: «Голубую цаплю», «Маленького лорда Фаунтлероя», «Дедушку Короля», даже старую «Детскую энциклопедию», ласково называя его при этом «дорогая подруга по «Задушевному слову».

В остальном он рос, как все, – учился неровно, старался отлынивать от работы и уборки на кухне, привирал, хвастался, дрался и мирился, словом – был обыкновенным мальчишкой. Взрослел и, естественно, книги «взрослели» вместе с ним.

Когда и почему он решил, что будет обязательно знаменитым писателем, он уже не помнил. Возможно, к этому привели его непомерные похвалы учительницы литературы. Она неизменно читала перед классом его сочинения как лучшие и по слогу, и по содержанию. А он просто хорошо запоминал то, что читал.

В сорок девятом детдом вернулся домой под Москву. Петр перешел уже в девятый класс. Тогда-то и возникло у него желание писать не по школьным заданиям, а так сказать, на вольную тему. Он принялся сочинять так называемую автобиографическую повесть, такую же, как и те, что десятками появлялись в то время в печати. В его повести было все, что полагалось: и запомнившийся запах и скрип отцовской кожаной лётной куртки, когда тот обнимал сына в час отправки на фронт, и сдержанные слезы мобилизованной матери-врача, оставлявшей сына в детском доме, и сообщение заведующей о двух похоронках, и верный друг, спасший героя во время драки с «местными»; были и обязательные описания среднеазиатской природы, переживания первой мальчишеской любви. Словом, это была нормальная «автобиографическая» повесть, с той только разницей, что она ничуть не походила на биографию автора…

Первым его читателем была, естественно, та же учительница литературы, по школьному, Литераторша. Она пришла от его произведения в неистовый восторг. Все каникулы потратила на то, чтобы отредактировать, подправить повесть, обтесать стилистику, сама перепечатала и отнесла в редакцию юношеского журнала своему бывшему ученику, работавшему там литсотрудником. Вместе с Петром стала дожидаться ответа. Он пришел неожиданно скоро: из редакции сообщили, что «автобиографическая повесть Петра Соловьева «Маленькие и большие» (название придумала та же Литераторша) принята и будет напечатана в двух июльских номерах». И учительница, и ученик не могли поверить в такую баснословную удачу даже тогда, когда оба побывали в редакции и с помощью того же литсотрудника выправили чистые листы. Наконец, первая часть появилась.