Читаем без скачивания Мемуары и рассказы - Лина Войтоловская

По своему обыкновению он молча следил за тем, как она возилась, приготавливая чай, пододвинул к себе налитый матерью стакан и, не выпив ни глотка, отставил подальше. Преодолевая неловкость, сказал нарочито решительно:

– Вот что, мать, я думаю, тебе бы надо переехать обратно… то есть возвратиться домой…

– А мой дом здесь – сухо ответила Наталья Ивановна.

– Как же ты не можешь понять, что нам с Павликом не справиться одним! Наталья Ивановна молчала, ждала, что он скажет дальше.

– Почему ты молчишь?

– Что я должна сказать?

– Ты не хочешь понять, что без женщины, без женской руки наша с Павлом жизнь прахом пойдет! – воскликнул он раздраженно.

Наталья Ивановна ответила тихо:

– Помощи от меня уже никакой, Алеша. Стара я. И больна. Только буду для тебя лишней обузой…

– Что ж, тогда придется Пашу в интернат устраивать… Он совсем отбился от рук – учится с пятое на десятое, по вечерам где-то пропадает, грубит, не слушается, дома ничего делать не хочет, даже постель свою по неделям не стелет. Единственный выход – интернат!

– И всех ты по местам определил, – неласково усмехнулась Наталья Ивановна. – Конечно, так тебе жить станет полегче… одному.

Он вскочил, сорвал с вешалки пальто и, не надевая его, бросился к двери. Уже с порога сказал тихо и яростно:

– А ты, оказывается, злая, мать! Злая!

– Нет, – серьезно и очень спокойно ответила Наталья Ивановна. – Нет, я не злая. Я только перестала быть тихой.

Сын больше к ней за эту зиму не приехал ни разу.

А Павлуша, наоборот, зачастил.

Как и отец, он был неразговорчив, не очень ласков, но всякий раз привозил Наталье Ивановне какую-нибудь мелочь – то сто граммов ирисок, то книжку из ее библиотечки, из тех, что Лидия не успела еще продать или выбросить.

Ни разу он не упомянул о намерении отца «устроить» его в интернат. Но Наталья Ивановна чувствовала, что Павел об этом намерении знает. И не придает ему особого значения. Может быть, просто привык, что у отца от намерения до его осуществления очень длинная дорога…

Восьмой класс он все-таки закончил неплохо, во всяком случае, много лучше, чем предсказывал отец.

За все это время ни он, ни Наталья Ивановна ни разу не упоминали о матери. В июне он уезжал в свой последний пионерский лагерь – осенью ему должно было уже минуть пятнадцать.

В день отъезда он приехал к ней с самого утра и, против обыкновения, никуда не торопился. Лагерь был расположен в пятидесяти километрах от станции, близ которой жила Наталья Ивановна; чтобы оказаться в том же поезде, в котором ехали все ребята, Павлу надо было быть на вокзале только в половине восьмого, – так, что целый день принадлежал теперь полностью им двоим.

Прежде всего, Наталья Ивановна распаковала его рюкзак, пересмотрела все, что он брал с собой, заштопала пару рваных носков, выстирала и выгладила две рубашки и давно ненадеванный пионерский галстук, словом, приготовила его к поездке так, будто они жили вместе и никогда не расставались.

Она с удовольствием хлопотала вокруг паренька, чем-то кормила, о чем-то незначительном говорила с ним, шутила, смеялась, а под конец сняла с полки томик Цветаевой.

– Хочешь, я почитаю тебе мои любимые стихи?

– Хочу! – неожиданно охотно согласился Павел.

Она читала стихотворение за стихотворением; он слушал внимательно, немного напряженно, и в глазах его, когда она взглядывала на него невзначай, Наталья Ивановна замечала удивление, а иногда и восхищение. Наконец, она сказала, с сожалением закрывая книгу:

– Ну, пора тебе Павлуша, опоздаешь, здесь ведь не так близко.

Он послушно поднялся, подошел к Наталье Ивановне, робко дотронулся указательным пальцем до его плеча.

– А знаешь что, бабушка? Я бы хотел жить с тобой.

Она вспыхнула, словно ей, двадцатилетней, впервые сделали комплимент. – Да на что тебе такая старуха?!

– Какая же ты старуха? Таких старух не бывает! Ты просто… ты пожилая женщина…

– Иди, уж, иди, а то опоздаешь…

Он легонько вздохнул, направился к выходу; у самой двери обернулся и сказал:

– Как там?! И если на дороге куст… особенно рябины… Как странно… И хорошо.

И вышел.

Из лагеря он написал ей длинное письмо, в котором, между прочим, сообщал, что отец уехал в длительную командировку на Урал, а он, Павел, принял очень важное и окончательное решение.

Вернулся внук в конце июля и, не доехав до Москвы, сошел на ее станции. Как только он вошел, она заметила, что он снова разительно переменился. Но не в худшую сторону, как тогда, зимой, а как-то совсем по-другому. Не то, чтобы только поправился и загорел, нет, он стал заметно спокойнее, увереннее, вроде бы даже немного умнее, что ли.

Чуть ли не с порога весело закричал:

– Поздравь меня, бабушка, я оформился в ПТУ. Ездил из лагеря подавать заявление, приняли. Сразу от тебя – в общежитие. Домой только за учебниками. Вот!

– Отец знает? – немного испуганно спросила Наталья Ивановна.

– Приедет – узнает, – легко отмахнулся Павел.

– Как же так?

– А так. Я сам теперь решаю свою жизнь. Сам…

– Не рано ли, Павлуша?

– Не рано. Что же ты, считаешь, лучше «устраивать» меня в интернат?

– Пожалуй, нет… может, ты и прав.

…Он писал теперь часто, подробно, с видимым удовольствием, рассказывал, чему и как их учат, какие ребята живут с ним в комнате, восторженно писал о своем заводском наставнике: «Ты подумай, он уже мастер, а ему всего только двадцать шесть лет! И вообще здесь все хорошие! Учатся с нами и девочки. Одна – Валя, из нашего класса. Помнишь, я тебе о ней говорил?»

Никогда он не говорил ей ни о какой Вале, из «нашего класса», но Наталье Ивановне казалось, что она эту Валю давно и хорошо знает.

Приехал он только в феврале и опять показался ей каким-то новым. Что-то было в нем иное, чем прежде, более свободное и, вместе с тем, – неспокойное.

Он все время вертелся по комнате, то присаживался возле Натальи Ивановны, то снова вскакивал, куда-то спешил и не уходил. Наталья Ивановна понимала – он хочет сообщить ей что-то очень важное, но не решается заговорить.

Она не торопила его. Сидела в кресле, опустив на колени руки, и ждала. Ей передалось его волнение, она чувствовала – вот, вот сейчас он откроет ей свою уже недетскую тайну, свое самое сокровенное.

Неожиданно он присел перед нею на корточки, взял в свои ее праздно лежащие руки, вложил лицо в ее ладони, как делал когда-то очень давно, когда был совсем маленьким, и несколько секунд сидел так, не поднимая головы.

И вдруг произнес очень тихо:

– Баба’На…

Он назвал ее забытым именем своего раннего детства! Что-то в ней радостно отозвалось на это имя.

– Что, мой малыш, что?