Читаем без скачивания Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов - Александр Поповский

Больная выглядела крайне подавленной, на вопросы отвечала коротко или вовсе молчала, как только осталась одна, бросилась в кровать и зарылась головой в подушку. Ей прежде всего хотелось передышки от дум. Бот уж третьи сутки они изводят ее, отнимают все минуты и секунды ее жизни. Не остается времени ни поговорить о чем–либо, ни расспросить, ни ответить на вопросы. Все, что не требует размышлений, идет само собой: она ест, пьет, одевается, раздевается и немного спит. Словно весть о болезни сорвала все преграды в мозгу, потоки мыслей обрушились и затопили ее. Они идут без отбора, стремительно, бурно, чтобы, исчезнув, вновь и вновь возвратиться. Временами ей кажется, что поток на самом деле — замкнутая цепь с густо насаженными блестками. Ослепительно яркие, они промелькнут, чтобы вскоре вернуться, сверкнуть и снова исчезнуть.

Мыслей было немного, но они, как в бреду, с мучительной настойчивостью повторялись. Снова вопрос, на который никто ей не ответит: как это случилось, отчего, . почему? Неужели потому, что она ест все горячим и пьет чай — кипяток — обжигаясь? Все симптомы болезни были так очевидны, как могла она не видеть их? Так жестоко себя наказать, не пощадить своей жизни! Десять лет повторяла она больным и здоровым, сотрудникам и студентам, что малейшее затруднение при глотании пищи — сигнал серьезной тревоги. Советовала обращаться к врачу, а сама упустила время. Ее бы следовало публично отчитать, выставить напоказ, пусть запомнят другие, как нельзя поступать.

Иногда приходили и утешительные мысли: время еще не упущено, удачная операция вернет ее к жизни. Рак пищевода не всегда порождает метастазы, не создает новых очагов. Это была последняя надежда, и больная не могла и не хотела с этой мыслью расстаться.

Елена Петровна пыталась отвлечься от дум, она бродила по улицам, навещала знакомых, у которых подолгу не бывала, и даже однажды забрела в городской музей, но всюду мысли ее настигали. Истомленная их настойчивостью и однообразием, она покорилась.

В клинике у нее пошли другие размышления, не менее настойчизые и тягостные. Она живо представила себя в положении опасной больной, которую все любят, жалеют и обманывают. Сестры прячут от нее историю болезни или показывают другую, специально заведенную для нее. Все в этих записях — неправда. Никто ей не скажет, какие лекарства прописаны врачом, из чего состоят порошки, пилюли и капли, которые она принимает. Окружающие, предупрежденные, что она скоро умрет, сочтут каждый своим долгом говорить ей неправду, сказать чтс нибудь такое, во что сами не верят и много раз повторяли уже другим. Ложь эту придется с серьезным видом выслушивать, благодарить и улыбаться, чтобы никого не обидеть. Что утешительного могут они ей сказать? Внушить надежды на исцеление, призывать к мужеству, к жизни, в которой природа ей отказала. Эта вера и утешение нужны им, не ей. Им предстоит жить, страдать, испытывать радости и печали… Никто не придет и не скажет: «Вы обречены, Елена Петровна! Утешьтесь тем, что вам не долго осталось страдать!»

Ни предстоящая операция, ни связанные с нею испытания не страшили так больную, как предстоящие свидания и сочувствие людей. Самое лучшее, что друзья могли сделать для нее, — это оставить ее в покое.

Когда медицинская сестра принесла лекарство и спросила, как она чувствует себя, Елена Петровна подумала: «Начинается. Сейчас посыплются утешения, выражения сочувствия, на которые придется что–то отвечать». Сестра поправила постель, велела санитарке еще раз вытряхнуть коврик и с той же милой улыбкой, с какой явилась, ушла.

После обеда пришел Студенцов. С видом хозяина, давшего приют дорогому гостю, директор оглядел палату, не оставил без внимания стол, убранный цветами, и, не задавая больной ни единого вопроса, заговорил. Он жаловался, что работы по исследованию рака теперь замрут. Без нее положительно некому это делать. Ее болезнь протянется месяца полтора, хоть самому на это время переходи в лабораторию. После операции ей будет нелегко наверстать упущенную работу.

Он говорил деловито, спокойно, все выглядело так, словно в институте возникло досадное обстоятельство, заминка, которая потребует времени, после чего все встанет на место. Последняя помеха исчезнет с операцией, неудобства которой ограничиваются тем, что лаборатория временно выйдет из строя.

Елена Петровна не удивилась тому, что услышала. И уверенность, с какой это было изложено, и плохо скрываемое недовольство тем, что исследованиям будет нанесен ущерб, убедили ее, что дело обстоит именно так. Она только подумала, что Яков Гаврилович — этот великий мастер хирургии — слишком уверен в благополучном течении болезни. Даже ему не следовало бы так решительно утверждать, что в полтора месяца с опухолью будет покончено. Можно было бы об этом поспорить…

— Меня несказанно радует, — продолжал Студентов, — что Андрей Ильич взял на себя операцию. Втроем со Степановым мы вас отстоим. За счастливый исход ручаюсь. Нет худа без добра, хорошо, что опухоль расположена именно на задней стенке пищевода.

Дальше следовали рассуждения о том, как много в этом преимуществ для хирурга.

Елене Петровне показалось, что он многозначительно подмигнул и выражение его лица стало загадочным. Странно, он, должно быть, забыл, что она врач и не так уж наивна, чтобы каждому намеку обрадоваться.

— Есть у нас еще один козырь, — закончил Студенцов, — уж этот не подведет нас.

Голос его прозвучал обнадеживающе, и больной стало вдруг легко. С ее напряженного лба сбежали морщины, и маленькие ручки на одеяле замерли в недоумении, капризно сложенные губы хранили молчание.

— Ваша болезнь многому меня научила, — с чувством раскаяния произнес он, и глаза его покрылись непроницаемой поволокой. — У меня скверное обыкновение не объяснять помощникам своих творческих планов. Мне казалось, что сотрудник поддастся искушению мне угодить и невольно натворит ошибок. Желание — великая сила, отбиться от него нелегко. Своей ошибкой я обязан тому, что у меня в лаборатории — не друзья и советники, а лишь послушные, старательные руки. Если бы наши сотрудники были посвящены в мои расчеты, они и без вас смогли бы продолжать свое дело.

Это неожиданное признание не понравилось Елене Петровне. Оно было, как ей казалось, некстати. Стоило ли прерывать серьезный разговор ради праздных размышлений о формах экспериментальной работы. Куда делась тактичность Якова Гавриловича, можно подумать, что судьба лабораторных изысканий занимает его больше, чем здоровье и жизнь ассистентки. «И вовсе не потому прячет он свои планы, что опасается ошибок учеников», — в сердцах подумала Елена Петровна. Он как–то шутя сказал ей другое: «Не зная моих расчетов, помощники не узнают и о моих провалах. Ведь иной раз бывает, что планов нет, явилась мысль, обдумать ее некогда или не хочется, отдаешь ее проверить в лабораторию… Где уверенность, что после десятого — двадцатого провала иному сотруднику не придет в голову, что в институте вообще планов нет, их шеф только и знает, что гадает…»

Больная все еще молчала, но умоляющий взгляд ее просил его вернуться к прежнему разговору.

Студенцов встал, попрощался и вышел. Он понял ее, понял отлично, но продолжать беседу в его расчеты не входило. Вся речь была заранее обдумана, каждой фразе отведено свое место, слова расставлены на виду, как фанерные орудия на мнимых позициях. Лишнее слово могло бросить тень на искусно исполненную композицию. Рисковать было опасно…

Долго еще после ухода Студенцова Елена Петровна вспоминала и перебирала в памяти то, что услышала от него. Над некоторыми фразами задумывалась, повторяла их про себя. Полтора месяца, ведь они промелькнут как неделя… Яков Гаврилович серьезный человек и не будет бросать слов на ветер. У него доброе сердце, он не станет лгать…

Ассистентка Елена Петровна Сорокина не поверила бы, что с злокачественной опухолью легко так разделаться, но больная женщина в палате с голубыми панелями не могла этому не верить, потому что страстно хотела верить. «Хорошо, что опухоль находится на задней стенке пищевода», — вспоминала она и радовалась этому как избавлению. Ассистентка Елена Петровна участвовала в таких операциях множество раз и расположению опухоли никогда раньше не придавала такого значения. Теперь она готова была утверждать, что ей повезло, и операция казалась не такой уже страшной.

Приходу Евдоксии Аристарховны предшествовала шумная сцена, разыгравшаяся у самых дверей палаты. Сильный грудной голос, лишенный мягких интонаций, обрушивался на другой, более слабый и визгливый. Слова и фразы, сухие и гулкие, как удары по бубну, заглушали другие, более ровные и тихие. Пока это состязание продолжалось, Елена Петровна с досадой ждала появления старшей сестры. Она все еще находилась под впечатлением того, что услышала от Студенцова, думала над этим и не могла и не хотела с этими мыслями расстаться. Приятно было лежать с закрытыми глазами и повторять про себя: «Есть у нас еще один козырь, уж этот нас не подведет». Или: «Мы вас отстоим… За счастливый исход ручаюсь!» От этих слов на душе становилось легко и в голове наступало просветление. Ассистентка знала прямой характер старшей сестры и опасалась, как бы неосторожное слово Евдоксии Аристарховны не поколебало этого спокойствия.