Читаем без скачивания Тактика победы - Михаил Кутузов

Сначала он был лекарем при русском посольстве в Неаполе, там же был назначен секретарем посольства, и состарился бы в маленьком чине, если бы не милость императора Павла, который, не зная Италинского, быстро его повысил и, как всегда доходящий до крайностей как в немилостях, так и в фаворе, назначил его сначала камергером, а потом и посланником в Неаполь а, потом в Константинополь.

Италинский был человек ученый. Целые дни просиживал он у себя дома, изучая восточные языки. Редко покидая свой дом, он мало виделся с людьми, что очень неудобно для посланника, который должен быть популярен и хорошо изучить страну и общество, в котором вращается; правда, что для Константинополя это представляет менее неудобств, чем где бы то ни было, но все же это вредило как делам, так и положению, которое Россия должна была занимать в Оттоманской Порте.

Секретарем его был Бобров, личность вполне бесцветная, пользовавшаяся довольно сомнительной репутацией.

Первым драгоманом русской миссии состоял Иосиф Фонтон (прежде он служил во французской миссии)[105]. О нем и об одном из его племянников, Антоне Фонтоне, я расскажу более подробно, когда буду говорить о Ясском конгрессе. Эти два драгомана были в состоянии руководить Италинским и имели на него большое влияние, но они не могли внушить ему нужной энергии и деятельности, да и вообще редкий подчиненный может руководить действиями своего начальника, как бы ни был искусен.

К несчастью, другой племянник Иосифа Фонтона, Петр Фонтон, имел более влияния, чем его дядя и двоюродный брат. Влияние это было вредное. Петр Фонтон слыл за человека безнравственного и корыстолюбивого; он приобрел громадное состояние весьма сомнительным путем. Его обвиняли в том, что он нечестно распоряжался заведываемым им имуществом старого князя Ипсиланти, но об этом будет сказано ниже.

Хотя турецкое министерство и было сильно поколеблено интригами Франции, но все же оно было настолько далеко от желания войны, что когда Италинский объявил, что он, вместе со своим посольством, покинет Константинополь, если Порта не даст тотчас же удовлетворения по всем приписываемым ей беззакониям, турецкие министры, говорю я, были сильно испуганы и не только соглашались на все требования России, но и выказали при этом малодушие, слабость и послушание – качества очень редкие у турок, по отношению к русскому послу. Согласившись на все, министры еще спрашивали: будет ли довольна Россия?

Получив все, что требовал Италинский[106], он не сомневался более, что дружба и согласие между двумя лагерями будут возобновлены. Каково же было его удивление, когда в конце ноября 1806 года реис-эфенди, министр иностранных дел, ночью послал разыскать Иосифа Фонтона и объявил ему, что русские войска, без объявления войны, вошли в пределы Бессарабии и Молдавии и уже заняли несколько крепостей.

Министр спрашивал Фонтона о причине этого внезапного вторжения, но Фонтон настолько был поражен, что ничего не ответил, да и не мог ничего ответить. Турецкий министр по его удивлению мог понять, что он ничего не знал о действиях русских войск и не мог их предвидеть.

Случилось так, что курьер Италинского, который вез в Петербург депеши о согласии турок на условия России, еще не успел прибыть к месту назначения, как другой курьер привез из Петербурга приказания войскам о выступлении в поход. Вместе с тем оттуда же были посланы инструкции в Константинополь, чтобы наше посольство покинуло столицу оттоманов, если турки откажутся исполнить наши требования. Италинский не мог себе представить, что его ответа не будут дожидаться.

На этот раз справедливость, право, законность – все было на стороне турок. Фонтон уже ничего не мог предпринять и ожидал своего ареста. Это был варварский обычай турок – подвергать заключению послов тех держав, с которыми Турция была в войне. Но Селим III был человеком более гуманным и цивилизованным, чем все его предшественники, и министерство его было составлено из людей честных и деликатных. Реис-эфенди был человек честный, образованный, тонкого ума, культурный и прекрасно сознававший интересы своего министерства; он симпатизировал России и был врагом Франции.

Реис-эфенди объявил Фонтону, что хотя действия России и не заслуживают, чтобы турки слишком церемонились с русскими министрами, но что султан, дабы доказать самому Италинскому и лицам его посольства свое милостивое расположение и свою уверенность в том, что они были ни при чем во всем происходящем, позволяет им удалиться куда угодно и каким угодно способом – морем или сухопутно.

Спустя трое суток Италинский и все русское посольство выехали из Константинополя на кораблях английского флота на остров Мальту, а оттуда, через Италию и Германию, они прибыли в Петербург.

Русское министерство, желая войны с Турцией, так было убеждено, что Порта не удовлетворит предложений, сделанных Россией, что начало неприязненные действия, как мы видели, раньше прибытия курьера от Италинского. Но и полученные депеши нашего посла не изменили планов Петербургского кабинета, который, по обстоятельствам того времени, не мог положиться ни на политику, ни на правдивость Турции. Надо сознаться, что война была предпринята довольно легкомысленно.

В 1805 г. Наполеон раздавил Австрию; в 1806 г. он уничтожил Пруссию в шесть недель, и теперь он шел против России. Силы его были гораздо значительнее тех, которые мы могли ему противопоставить, и нам, конечно, не следовало разделять свои силы на два театра войны и искать новых врагов.

Прибывшие в Молдавию с Михельсоном 50 тысяч человек не только уравняли бы нашу армию в Пруссии, бывшую под начальством Беннигсена, но и дали бы значительный перевес в нашу пользу. С такими значительными силами Беннигсен мог бы долго и со славою бороться с Наполеоном.

Видимо, турки были далеки от мысли объявлять нам войну. В их интересах было как можно более затянуть ход событий, чтобы к тому времени, как Наполеон своими быстрыми движениями окончит войну на одном театре, турецкая армия могла быть собрана внолне готовою к войне. Все это прекрасно понимали и были уверены, что турки не станут передвигать своей армии зимой, и войска их могли появиться на Дунае не ранее, как в июне следующего, 1807 года.

Итак, мы имели 7 месяцев, чтобы приготовиться к встрече с турками. В продолжение этих 7 месяцев можно было все находящиеся в нашем распоряжении силы направить на Вислу, а весною небольшую часть войск передвинуть на Днепр, куда перешла бы и сильная наша армия после счастливой войны с французами, даже и в том случае, если бы заключенный мир не был бы для нас удачным.