Читаем без скачивания Тактика победы - Михаил Кутузов

Все эти расчеты были чрезвычайно просты и понятны, однако же Будберг, наш министр иностранных дел, не мог понять их.

Будберг был уроженец Ливонии и состоял воспитателем великих князей. Это был человек гордый, тщеславный, заносчивый и жестокий; не обладающий дипломатическими талантами, но неглупый; он хотел, как он сам говорил, иметь готовый план, чтобы в случае неожиданного оборота в ходе войны предложить его Наполеону. После обещаний Ипсиланти он не сомневался, что мы сделаемся полными хозяевами Дуная через каких-нибудь 2–3 месяца. Это и могло бы случиться, если бы не ошибки генерала Мейндорфа и трусость генерала Милорадовича.

Казалось бы, что надежда на это не должна умалять тех опасений, которые невольно возникли бы в случае несчастного окончания нашей войны с Францией. Можно было предвидеть, что через год вся турецкая армия обрушится на нас и мы будем вынуждены притягивать к Молдавии новые войска, которые нам были бы крайне полезны в другом месте.

Не я один был того мнения, что русское правительство действовало неполитично и даже несправедливо при тех обстоятельствах, в которых мы тогда находились относительно турок, особенно начав войну, не объявивши ее. Это темное пятно на памяти о великом и уважаемом императоре.

Тогда Александр не придавал значения правосудию и не выказывал резко свои таланты, которых имел очень много. Он был очень умен и всегда поступал лучше своих министров, которых имел ошибку чересчур много слушать.

Генерал Михельсон тогда командовал на Волыни и в Подолье пятью дивизиями, из которых три недавно вернулись из Аустерлицкой кампании.

По полученному приказанию, он должен был отправить: две дивизии в Пруссию, одну послать взять Хотин и затем ее также направить в Пруссию, а с остальными двумя двинуться в Молдавию.

С ним должны были соединиться несколько казачьих полков, пришедших с Дона, и часть дивизии генерал-лейтенанта герцога де Ришелье, губернатора Одессы, Херсонской и Екатеринославской губерний и Крыма.

Генерал Михельсон выступил в Молдавию в 1806 году. […] Император сначала хотел поручить армию генералу Беннигсену[107], но затем назначил его командовать войсками против Наполеона, что было гораздо лучше.

Хотя поклонники Михельсона и уверяли, что у него очень доброе сердце, но характер его был настолько вспыльчивый и последствия этих вспышек были так жестоки, что невозможно было считать кротким того человека, который из-за малейшего предлога, а часто даже не имея такового, казнил несчастных, над которыми простиралась его власть; за всю его жизнь таких казней можно насчитать до двадцати.

[…]

В конце 1807 года прибыла 16-ая дивизия; она была только что сформирована из пограничных Сибирских и Оренбургских линейных полков. Это были лучшие солдаты в России, но офицеры, переведенные большею частью из гарнизонных войск или поступившие из уволенных в отставку, были только посредственны. Исключение составляли только офицеры Новгородского и Камчатского полков и произведенные из кадетов и пажей. Дивизия состояла:

Пехота:

Новгородский полк (этот полк был прежде в 12-й дивизии) – шеф г.-м. Репнинский.

Нейшлотский – полк. Балл.

Мингрельский – г.-м. Унгернстернберг.

Камчатский – г.-м. Тучков.

Охотский – г.-м. Лидерс.

29-й егерский – полк. Карамонишев.

Драгуны:

Дермтский – г.-м. граф Пален.

Тираспольский – г.-м. Войнович, а после его смерти – г.-м. Репнинский.

Гусары:

Ольвиопольский полк – г.-м. Потонов, а после его смерти, г.-м. Дехтерев.

Вскоре начальником дивизии был назначен г.-л. Николай Ртищев. Это был более канцелярский, кабинетный деятель, чем военный человек. Генерал от кавалерии Степан Апраксин, сформировавший эту дивизию, был одним из самых важных и богатых сановников в России, и через это занимал высокое общественное положение в Москве, но он не был хорошим военным. Князь Прозоровский не любил его и, будучи крайне недовольным его назначением, скоро избавился от него, доложив Государю, что ввиду старости и дряхлости Апраксина и большого числа незнакомых ему, Прозоровскому, генералов в его армии, он нуждается в помощнике, которому бы он мог больше доверять, и просил о назначении Кутузова.

Прозоровский страшно ошибся в своем выборе, и некоторое время спустя ему пришлось очень раскаяться в своем избрании.

Это назначение не было очень лестным для Кутузова, который уже командовал русскими и австрийскими армиями в войне с Наполеоном, здесь же, в войне с турками, он уже являлся вторым, но, в силу своего характера, он легко подчинялся всяким требованиям и поэтому согласился на предложение Прозоровского. Он мог бы быть даже полезным князю, если бы не его обычная слабость к вину и интригам[108].

Кутузов, будучи очень умным, был в то же время страшно слабохарактерным и соединял в себе ловкость, хитрость и действительные таланты с поразительной безнравственностью. Необыкновенная память, серьезное образование, любезное обращение, разговор, полный интереса, и добродушие (на самом деле немного поддельное, но приятное для доверчивых людей) – вот симпатичные стороны Кутузова, но зато его жестокость, грубость, когда он горячился или имел дело с людьми, которых нечего бояться, и в то же время его угодливость, доходящая до раболепства по отношению к высокостоящим, непреодолимая лень, простирающаяся на все, апатия, эгоизм, вольнодумство и неделикатное отношение в денежных делах составляли противоположные стороны этого человека.

Кутузов участвовал во многих сражениях и получил уже настолько опыта, что свободно мог судить как о плане кампании, так и об отдаваемых ему приказаниях. Ему легко было различить достойного начальника от несоответствующего и решить дело в затруднительном положении, но все эти качества были парализованы в нем нерешительностью и ленью физической и нравственной, которая часто и была помехой в его действиях.

Однажды, в битве, стоя на месте, он услыхал издалека свист летящего снаряда; он настолько растерялся, что, вместо того, чтобы что-нибудь предпринять, даже не сошел со своего места, а остался неподвижен, творя над собой крестное знамение. Сам он не только никогда не производил рекогносцировки местности и неприятельской позиции, но даже не осматривал стоянку своих войск, и я помню, как он, пробыв как-то около четырех месяцев в лагере, ничего не знал, кроме своей палатки.

Слишком полный и даже тяжеловесный, он не мог долго сидеть на лошади; усталость настолько влияла на него, что после часового учения, которое для него казалось целым веком, он уже не годился больше ни для какого дела.