Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам - Эдуард Филатьев

Измученного профессора вновь отправили в «пробковую камеру», в которой в ночь на 22 июля он попытался повеситься на скрученном полотенце. Но из этого ничего не получилось. И измученный Таганцев заговорил.

23 июля члены политбюро вернулись к решению «блоковского» вопроса:

«Опрошены по телефону т.т. Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Молотов.

Слушали:

5. Предложение т. Каменева – пересмотреть постановление п/б о разрешении на выезд за границу А.А.Блоку.

Постановили:

5. Разрешить выезд А.А.Блоку за границу».

Это «высочайшее» разрешение Бенгт Янгфельдт прокомментировал так:

«Супруге поэта, однако, разрешения на выезд не дали; политбюро было прекрасно осведомлено о том, что Блок слишком болен, чтобы путешествовать одному, но если он всё-таки поедет, хорошо бы оставить её в заложницах».

А 24 июля газета «Известия» оповестила читателей о раскрытии…

«… крупного заговора, подготовлявшего вооружённое восстание против Советской власти в Петрограде, Северной и Северо-Западной областях республики».

Газета «Последние новости», издававшаяся в Париже Павлом Милюковым, некоторое время спустя сообщила читателям такие подробности:

«28 июля между Аграновым и Таганцевым был подписан договор: представитель ВЧК, со своей стороны, обещал гласный суд и неприменение высшей меры наказания, а глава ПВО – выдать участников группы. 30 июля Агранов и Таганцев шесть часов ездили в автомобиле по городу, и Таганцев указывал адреса людей, причастных к организации. В ту же ночь было арестовано около 300 человек».

Всего по этому делу петроградская ЧК арестовала 833 человека.

3 августа был взят под стражу поэт Николай Гумилёв. Арестовали и Николая Лунина, входившего в октябре 1918 года (вместе с Осипом Бриком и Владимиром Маяковским) в редакционный совет газеты «Искусство коммуны».

В книге Галины Пржиборовской «Лариса Рейснер» сказано, что фотография Гумилёва в «Деле» Петроградской боевой организации «даёт повод предположить, что его избивали, как и Таганцева».

Обратим внимание и на фрагмент из книги Александра Михайлова, где говорится о том, что Гумилёв, сидя в тюрьме…

«… вёл дискуссии со следователем Якобсоном, который располагал к себе поэта образованностью и знанием его стихов».

Кто он – этот следователь?

Не родственник ли знакомому нам Роману Якобсону?

Не с его ли помощью Брики и Маяковский получали жилплощадь в Москве?

Ответов на эти вопросы, в книге Александра Михайлова, к сожалению, нет. Тождественность фамилий его почему-то не заинтересовала. Жаль.

Интересно, какие стихи Гумилёва вспоминал допрашивавший его следователь Якобсон? Не было ли среди них «Наступленил», написанного в те дни, когда поэт воевал на фронте? Там ведь есть и такие строки:

«Я кричу, и мой голос дикий,Это медь ударяет в медь,Я, носитель мысли великой,Не могу, не могу умереть».

До другого поэта, Георгия Иванова, петроградские чекисты так и не добрались. Он объяснил это так:

«Если меня не арестовали, то только потому, что я был в „десятке“ Гумилёва, а он, в отличие от большинства других, в частности, самого Таганцева, не назвал ни одного имени».

Стихи Николая Гумилёва очень нравились и Якову Блюмкину, многие он знал наизусть. И именно его арестованный поэт сделал одним из героев стихотворения «Мои читатели», написанного в чекистских застенках:

«Человек, среди толпы народаЗастреливший императорского посла,Подошёл пожать мне руку,Поблагодарить за мои стихи».

5 августа политбюро разрешило, наконец, и жене Блока поехать вместе с ним за границу. Однако время было упущено.

Юрий Анненков:

«Седьмого августа Блок скончался. Через час после его смерти пришло разрешение на его выезд за границу…

В газете "Правда " от 9 августа 1921 года появилась следующая заметка: «Вчера утром скончался поэт Александр Блок».

Всё. Больше – ни одного слова».

Когда весть о смерти Блока дошла до Кабула (это случилось уже в октябре), Лариса Рейснер написала письмо Анне Шилейко (Ахматовой):

«Теперь, когда уже нет Вашего равного, единственного духовного брата – ещё виднее, что Вы есть… Ваше искусство – смысл и оправдание всего – чёрное становится белым, вода может брызнуть из камня, если жива поэзия… Горы в белых шапках, тёплое зимнее небо, ручьи, которые бегут вдоль озимых полей, деревья, уже думающие о будущих листьях и плодах под войлочной обёрткой, – все они Вам кланяются на языке, который и Ваш и их, и тоже просят писать стихи…

Искренне Вас любящая Лариса Раскольникова. При этом письме посылаю посылку, очень маленькую: «Немного хлеба и немного мёда»».

Тем временем Ленину вновь поступило письмо с настоятельной просьбой вмешаться в судьбу Владимира Таганцева. Дать ответ вождь поручил своему секретарю Лидии Александровне Фотиевой, которой написал:

«… я письмо прочёл, по болезни уехал и поручил Вам ответить: Таганцев так серьёзно обвиняется и с такими уликами, что освободить сейчас невозможно; я наводил справки о нём не раз уже».

Таким образом, решать судьбу участников Петроградской боевой организации Ленин предоставил чекистам. Яков Агранов потом написал:

«В 1921 г. 70 % петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь».

И чекисты были готовы «ожечь» враждебных большевикам петроградских интеллигентов.

Чекистские «ожоги»

18 августа 1921 года Анатолий Луначарский направил телеграмму заместителю Дзержинского Иосифу Станиславовичу Уншлихту (с перепутанными инициалами Осипа Брика):

«3 августа арестован в Петрограде заведующий ИЗО тов. Лунин Н.Н. Обстоятельства, приведшие к его аресту, мне известны не только со слов его жены, но и со слов Вашего, весьма Вами и мною ценимого, сотрудника тов. М. О.Брика».

Как видим, о подельниках Владимира Таганцева хлопотал и Осип Брик, значит, и Владимир Маяковский был об этом деле хорошо проинформирован. Однако в его произведениях та чекистская акция не упомянута.

Обещания, данного Таганцеву, Агранов не сдержал. Из всех, кто проходил по делу ПБО, 96 человек было расстреляно или убито при задержании, 83 человека отправили в концентрационные лагеря. Николай Николаевич Лунин расстрелян не был.

А поэт Николай Гумилёв в написанном в петроградской тюрьме стихотворении «Мои читатели» писал про тех, кто будет читать его последние стихотворные строки: