Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам - Эдуард Филатьев

А поэт Николай Гумилёв в написанном в петроградской тюрьме стихотворении «Мои читатели» писал про тех, кто будет читать его последние стихотворные строки:

«А когда придёт их последний час,Ровный, красный туман застелит взоры,Я научу их сразу припомнитьВсю жестокую, милую жизнь,Всю родную, странную землю,И, представ перед ликом БогаС простыми и мудрыми словами,Ждать спокойно его суда».

1 сентября 1921 года «Петроградская правда» опубликовала первый расстрельный список, в котором под первым номером шёл Владимир Таганцев, под седьмым – его жена Надежда Феликсовна. Женщины составляли более четверти всех расстрелянных.

Под тридцатым номером в газетном списке был представлен Николай Степанович Гумилёв:

«ГУМИЛЁВ Н.С. 33 л., б. дворянин, филолог, поэт, Член коллегии издательства „Всемирной литературы“, беспартийный, б. офицер. Содействовал составлению прокламаций. Обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов. Получал от организации деньги на технические надобности».

У читавших невольно возникал вопрос: и за это – расстрел?!

Белая стена общей камеры № 7 в Доме предварительного заключения на Шпалерной улице долго хранила прощальную надпись поэта:

«Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н.Гумилёв».

И многим, очень многим, кто читал эти последние слова, вспоминались строки из стихотворения «Фра Беато Анджелико», написанного Гумилёвым в 1916 году:

«Есть Бог, есть мир, они живут вовек,А жизнь людей – мгновенна и убога.Но всё в себя вмещает человек,Который любит мир и верит в Бога».

Юрий Анненков:

«… на облупившихся стенах петербургских появились печатные извещения о свершившемся 24 августа (семнадцать дней после смерти Александра Блока) расстрела участников «таманцевского заговора» и в их числе поэта Николая Гумилёва, обвинённого в составлении и в корректировании контрреволюционных заговорщицких прокламаций. Ещё позже стало известно, что Гумилёв на допросе открыто назвал себя монархистом, и что он встретил расстрельщиков улыбаясь».

Как тут не вспомнить стихотворение «Молодой францисканец», написанное Гумилёвым в самом начале XX века. Оно заканчивается так:

«Прощайте! Бесстрашно на казнь я иду,Над жизнью моею вы вольны,Но речи от сердца сдержать не могу,Пускай ею вы недовольны».

В книге писателя и революционера-анархиста Виктора Сержа (Виктора Львовича Кибальчича) «Воспоминания революционера» приводится слова Феликса Дзержинского, которому задали вопрос, и он ответил на него вопросом:

«– Можно ли расстреливать одного из двух или трёх величайших поэтов России?

– Можем ли мы, расстреливая других, сделать исключение для поэта?»

Поэт Николай Авдеевич Оцуп:

«Умирающий Петербург был для нас печален и прекрасен, как лицо любимого человека на одре. Но после августа 1921 года в Петербурге стало трудно дышать. В Петербурге невозможно было оставаться – тяжко больной город умер с последним дыханием Блока и Гумилёва».

До афганского города Кабула весть о расправе с членами Петроградской боевой организации пришла только в декабре.

Лариса Рейснер, у которой незадолго до революции 1917 года был бурный роман с Николаем Гумилёвым, узнав о расстреле, разрыдалась. Она называла его Гафизом – в честь величайшего персидского поэта Хафиза Ширази (1325–1390). А потом написала матери:

«К сожалению, он ничего не понимал в политике… Если бы перед смертью его видела – всё ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта Гафиза… урода и мерзавца».

Жена поэта Осипа Эмильевича Мандельштама Надежда Яковлевна тоже воспоминала о реакции Ларисы Рейснер на расстрел Гумилёва:

«Когда это случилось, она была в Афганистане, и ей казалось, что будь она в те дни в Москве, она сумела бы остановить казнь».

Такие в ту пору в стране Советов устанавливались жизненные правила.

Отклики зарубежья

Писательница Нина Берберова привела (в книге «Курсив мой») диалог супругов Мережковских:

«– Зина, что тебе дороже: Россия без свободы или свобода без России?

Она думала минуту:

– Свобода без России… И потому я здесь, а не там.

– Я тоже здесь, а не там, потому что Россия без свободы для меня невозможна. Но…

И он задумывается, ни на кого не глядя.

– На что мне, собственно, нужна свобода, если нет России? Что же без России делать с этой свободой?»

О том, что писали о Советской России в иностранных газетах, чекисты регулярно докладывали в Кремль – в специальных обзорах, которые каждый день клались на столы большевистских вождей. Вот как выглядела одна из таких подборок (политическую ориентацию журналов и газет определяли сами чекисты).

«"Журналь ДЕ ЖЕНЕВ " от 28 июля 1921 года:

«Согласно Дейли Экспресс, положение, создавшееся в России в связи с голодом, быстро ухудшается. Троцкий заявил, что если армия останется без продовольствия, она будет вынуждена эмигрировать и станет авангардом русского нашествия на центральную Европу. Дейли Геральд утверждает, что Милюков и кадеты перед лицом страшной угрозы выявляют готовность работать с большевиками, в то время как крайне белые во главе с Савинковым хотят воспользоваться моментом, чтобы устроить восстание в Петрограде».

Из Константинополя 1 августа:

«Настоящее положение России начинает вызывать прежде всего везде восстания. Главным образом крестьян. Последние заняли Тамбов, Воронеж, Курск и Орёл».

Французская «ЛЕМАТЕН»3 августа:

«Советы не в состоянии помочь голодающим. На востоке и юго-востоке прекратилось железнодорожное движение».

Парижская «патриотическая» газета «Общее дело», издающаяся на русском языке, 16 августа писала:

«Максим Горький заявил, что революция в России может вспыхнуть в каждую минуту».

"ЛЯ ПЕТИТ РЕПУБЛИК "20 августа:

«Московские газеты заявляют, что на востоке и юго-востоке России царит анархия, и при таких условиях почти невозможно придти на помощь голодающим».

Патриотическая газета "ЛЯ ВИКТУАР "25 августа:

«Всё увеличивается наплыв голодных в Москву».