Читаем без скачивания Александр Невский - Сергей Мосияш

— Я не против. Пусть будет. Но деревень не дам.

— Слышь, Андрей… Не выводи меня из терпения, — сказал с угрозой Александр. — Я старший брат, и мне ныне решать, как и что.

— Но Владимир мне жалован. Мне! — стуча в грудь, вскричал Андрей со слезой в голосе.

— Кем?

— Великой ханшей. Не знаешь, что ли?

— Дурак. Великая ханша сие сотворила, чтоб нас перессорить. Сколько тебе говорить можно об этом. Ты кого тешишь своим упрямством? Думаешь, себя? Нет, братец, ты ее поганую душу тешишь. И потом, ежели по совести, — у епископии были деревни, потом к отцу перешли. Вот их и воротишь митрополии.

— Был бы отец живой, он бы ни за что не отдал своего. Ни за что! — вскричал опять Андрей.

— Ну, хватит! — повысил голос и Александр. — Я в Новеград с Кириллом отъезжаю, владыку ставить. Он сюда один возвернется. И если я узнаю, что ты ему перечить начал, учти, Андрей, пойду ратью на тебя. Слышишь? Не посмотрю, что брат. Сгоню со стола.

Дабы митрополит из Новгорода не возвращался в одиночестве, Александр позвал ехать с ним епископа ростовского Кирилла. Посадил обоих Кириллов в одну кибитку: пусть поговорят святые отцы. Кто, как не епископ, может рассказать митрополиту о делах епархии Ростово-Суздальской, о монастырях.

Сам всю дорогу скакал верхом и, хотя с чего-то в пути начало кости ломить, в сани не садился вперекор желанию своему. «Нечего слабостям потакать».

Знал, что в санях, в тепле тулупном заноет занозой в сердце пря с Андреем. Думал, обрадуется младший брат стараниям его с митрополией, благодарить станет, а он, вишь, в дыбки. Ежели в сем деле святом перечит, то что ж в других делах будет? И все это ведьма каракорумская! Ведь сообразила этакому зеленоротому Владимир пожаловать, старшего под младшего подвела. И ему-то, дурню, никак не втолкуешь, что поставлен он с умыслом, со злым умыслом. Втемяшил в башку себе, что он и впрямь великий. Господи, умнел бы, что ли, он скорей!

Одно утешало в пути князя — что его святые старцы не возносились в дороге, не спесивились, во всех весях, где стоянки были, отправляли все, что священникам положено: отпевали покойников, крестили новорожденных, венчали молодых…

В Твери их встретил младший брат Александра Ярослав Ярославич, сидевший здесь князем. Насколько Ярослав был ласков и любезен со святыми отцами, настолько холоден по отношению к брату. Оно и понятно, вырос он вдали от Александра, если и виделись они, то мельком. И к тому же, в отличие от Андрея, Ярослав был скрытен и лукав. И хотя ни словом он не обмолвился о своих планах, Александр знал, догадывался, что у него на уме. Ясно — Новгород, вот его мечта вожделенная. Оттого и косится на старшего брата недружелюбно.

После Твери совсем худо стало Александру. Думал, въедет на Городище верхом, как хозяин, — не вышло. Почти упал с седла на руки Светозару, тот уложил его в сани на медвежью полсть, укрыл с головой тулупами. Но ничто не согревало уж князя. Под тулупами клацал зубами от холода, пронзавшего все тело. В сознании, висевшем на волоске, стучала мысль горькая:

«Не на кого, не на кого положиться. Во Владимире волчонка оставил, здесь, в Твери, того хуже чудище сидит. Отворотись — на спину дикой рысью кинется. Господи, подскажи! Господи, вразуми их!»

Но вдруг в тоске безысходной, словно лучиком во тьме, блеснуло: «А сын-то! Василий-то! Вот моя надежа и опора. Вот! Вася, Васенька, Василий Александрович!»

По лицу князя слезы бежали непрошеные, хорошо хоть никому не видимые.

На Городище привезли князя совсем расхворавшегося. Сам не смог идти, голова кружилась, ноги подкашивались. Прямо на полсти медвежьей внесли его гридни в теплую горницу.

Прибежала княгиня Александра Брячиславна, охнула:

— Что с тобой, батюшко?

Давно не видалась с мужем, вот и дождалась, кинулась на колени у ложа, хотела поцеловать, но он предупредил:

— Не надо, мать. А ну хворь заразная… Как там Васятко?

— Вася, слава богу, жив-здоров. Уж писать выучился, книги читает. По псалтыри так скоро, так скоро, ровно горохом сыплет.

— По псалтыри, говоришь, — прошептал князь, тяжело дыша. — Псалтырь отыми, спрячь, чай, не в чернецы готовлю — во князья. Давай ему читать о подвигах пращуров наших, о полку Игореве, о походах Мономаха, о преславной жизни Святослава. Слышишь?

— Слышу, батюшко. Створю, как велишь.

— Да пока ко мне не пускай: не дай бог заразиха у меня. Ежели всевышний к себе позовет, сам покличу. Иди, мать, иди, не стой около.

С князем остался лишь милостник его ближний Светозар, да потом привели немца-лечца с Готского берега.

Весть о тяжелой болезни князя, словно искра, мигом в город перелетела, радуя недругов тайных и явных.

— Помрет, видать.

— Туды ему и дорога, прихвостню татарскому. Поди, опять десятину явился для них драть.

Встревожила весть друзей его старых. Миша Стояныч, услыхав, что помирает Ярославич, вскричал:

— Н-не д-дадим пом-мереть. А Л-лучеб-бор н-на чё?!

И, запрягши в сани лучших коней, погнал в сторону Пскова, об одном бога моля — чтоб старик живым оказался.

К ночи князю совсем худо стало, дышал тяжело, часто, с хрипом, глаза замутились, губы обметало пузырьками. Светозар был около, то и дело теплой сыты предлагал господину. Немец-лечец за стенкой дрых.

Наконец после полуночи князь прохрипел тяжело, придавленно:

— Зови Кирилла, пусть соборует. Скорей, а то не дождусь.

Разбудив немца, в чем был — в одной сорочке — Светозар кинулся на двор, а там к терему, в котором епископ и митрополит остановились. Ворвался в опочивальню к владыкам, растолкал того, кто ближе оказался, глотая слезы, крикнул:

— Отец святый, скорей! Ярославич помирает!

Взбулгачились[107] оба Кирилла, кряхтя и охая, оболокались в рясы при тусклом свете лампадки у образа. Путаясь в рясах, бежали через темный двор за милостником, задыхаясь, лезли по лестницам. Наконец вошли в горницу, жарко натопленную, где лежал хворый князь. Но не дождался он владык, впал в забытье. Дышал часто, коротко, ничего уже не слыша и не видя. Тут же суетился немец-лечец, прикладывая какие-то примочки к голове.

— Ну как? — спросил митрополит.

— Софсем плёх князь, к утру помирай надо.

— «Помирай надо», — передразнил немца Кирилл. — То не в твоей воле, в божьей, — и, оборотившись к иконе, начал жарко молиться.

Светозар стоял позади владык и, видя, сколь старательно и дружно молились они у ложа умирающего, слабо надеяться начал, что уговорят они всевышнего не забирать пока князя. Должны уговорить, чай, не простые попы, а митрополит с епископом. Им бог не сможет отказать.

До самого рассвета молились Кириллы. Светозар тоже подсоблял им, молился как мог, одно повторяя: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»

Князь к утру вроде утихать начал, дышал уже не столь тяжко, хрипеть перестал почти.

«Ну, кажись, бог услышал нас, — подумал Светозар. — Вроде легчает ему». Но в это время немец склонился над князем, прислушался, шмыгнул носом, как бы принюхиваясь, и прошептал зловеще:

— Отходит.

— Тыт! — Прервав молитву, митрополит зло цыкнул на него и ожег таким взглядом, что лечец словно растворился в темном углу.

Когда совсем рассвело, прискакал на Городище Миша Стояныч с Лучебором. И первое, что спросил, ввалившись в горницу:

— Ж-жив?

— Дышит, — прошептал Светозар.

— P-раз д-дышит, н-не пом-мрет. Л-лучебор-р, ж-живо з-за д-дело!

Владыки духовные не стали чиниться, уступили место лечцу привезенному, вышли из душной горницы, утомленные и вспотевшие от долгого бдения. Светозар выскользнул следом, дабы шубы им накинуть поверх ряс, не простыли чтоб.

Поймав жалкий умоляющий взгляд милостника княжьего, митрополит молвил:

— Даст бог, сдюжит, — и, изморщив нос, добавил: — А немца гони, не лечит — смерть зовет.

На третий день легчать стало князю.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

БРАТ НА БРАТА — ПУЩЕ СУПОСТАТА

XVIII

ОПЯТЬ САРАЙ ЗОВЕТ

Весть с полудня Руси пришла дивная: князь галицкий Даниил Романович получил от папы римского корону и принял католичество. На боярском совете новгородском, где прочли грамоту об этом, приняли весть по-разному.

— Тьфу! — сплюнул архиепископ Далмат. — Богоотступничество да не простится вовеки.

— Зато теперь король он, не нам чета, — пошутил посадник Сбыслав Якунович.

— Да хошь бы и царь, но как же от веры своей отступать? Мы ж не отступили. — Далмат взглянул на Александра Невского, под «мы» разумея его — князя, которого папа римский давно звал в свои объятия. Не дозвался ж.

Князь, сочтя сие за приглашение к спору, заговорил:

— Не нам судить его. Он тоже зажат меж молотом и наковальней. С одной стороны татары, с другой — римляне с своими посулами. Думаю, что князь Даниил пошел на это, ища союза противу татар. Искал у нас — не нашел, вот и оборотился к папе. И дочь Миндовга потому ж в снохи себе взял.