Читаем без скачивания Новый Мир ( № 2 2010) - Новый Мир Новый Мир

Дмитрий Воденников. “Стихи — это ступеньки…” Беседовал Андрей Любка. — “ШО”. Журнал культурного сопротивления. Киев, 2009, № 11 (49) <http://www.sho.

kiev.ua> .

“ — Ты пришел в литературу в начале 90-х — что изменилось с того времени, смог ли ты каким-то образом изменить Литературу?

— Смог, конечно. Она вышла на новый виток. Это я сделал не один. Если бы не было Кирилла Медведева, Марии Степановой, Веры Павловой, Андрея Родионова — было бы сложнее”

В следующем, 12-м номере “ШО” (весело пропитанном, как всегда, разнообразными человеческими и нечеловеческими проявлениями, раскрашенными во все цвета радуги) Юрий Володарский беседует как раз с Марией Степановой (“Слово должно быть кривоватым”): “Аудитория поэзии — квалифицированная аудитория, те самые читатели-соучастники — всегда невелика и, похоже, мало изменилась за последний век. Сколько-нибудь широкой ее можно сделать лишь искусственно, как это вышло во времена Политехнического: отрезав, скажем, доступ к другим видам досуга, вырубив музыкальные сайты, закрыв кинотеатры. Но даже если поэзия станет модным занятием, это не сделает неталантливого читателя талантливым, номинального — профессиональным. А потом, цеховые рамки и шире, и уже, чем кажется: большбая часть читателей-писателей легко может считаться просто читателями; необходимость писать — часто естественное следствие внимательного чтения, желание „повторить это самостоятельно”. К тому же естественное назначение поэзии — менять реальность, и таким образом ее аудиторией можно считать и людей, вовсе не умеющих читать и писать. Можно сказать, что на определенном наборе явлений и состояний висит табличка с именем того или иного автора, которое и оказывается, по Пастернаку, „фамилией содержания”. Точней, наверное, будет считать, что до появления фамилии не существовало и содержания и что некоторые обстоятельства или переживания, безымянно ставшие общим местом, стоило бы называть для точности „Фет”, „Айги” или „Аронзон””.

В этом же номере — беседа с сыном Василя Стуса, Дмитром Стусом . Текст на украинском: “ ШО: А як щодо творiв Стуса у шкiльнiй програмi? — Нiяк. Щось поставили. Доволi погано вiдкоментували…”

Данила Давыдов. Ненарочитый поэт. — “Новое литературное обозрение”, 2009, № 99 <http://magazines.russ.ru/nlo>.

“Лосев предстает поэтом, чье принципиальное свойство — двойное смысловое дно, двувекторная нацеленность. Неоднократно отмеченное совмещение „филологизма” и „лиризма” в его стихах, четкости конструкции и сугубо личностного наполнения этих конструкций способно сбить с толку; кажущиеся уютными, рационально выстроенными, стихи Лосева обнаруживают неожиданные свойства, отзываясь сентиментальностью, болью, ностальгией. Иронически-гротескный тон, пастиш, ассоциативные ряды начинают говорить не о ремесле, но об особенности мышления субъекта, холод оказывается обжигающим. Порой подобное статусное мерцание, „двойное дно” лосевских текстов — и в целом его лирического героя — воспринимается с некоторой долей агрессии: будучи скорее поэтом „центра”, признаваемым широким кругом далеких друг от друга читателей-аналитиков, Лосев мог быть прочитан и как своего рода представитель истеблишмента, носитель нормы (именно в этом причина яркого, но несправедливого фельетона Шиша Брянского).

В данной позиции есть резон, но она ценностно вывернута: то, что выделяет поэта из общего ряда, позволяя ему, как мало кому, жестко и осмысленно оформлять собственные несказуемые интуиции в стихотворных текстах, объявляется общим местом. Думается, прочитанность и известность Лосева лишь кажущиеся, и задача собственно прочтения лосевского наследия стоит во всей ее нерешенности (точнее — решенности обманчивой)”.

Юрий Домбровский. Прошлогодний снег. Реквием. Чужой ребенок. — “Континент”, 2009, № 3 (141) <http://magazines.russ.ru/continent>.

К столетию Ю. Д. публикуются части неизвестного романа “Рождение мыши” (1951). Из предисловия публикатора: “В мае нынешнего года после статьи, посвященной столетию Домбровского, пришел ко мне ее автор — великолепный, потрясающий Дима Быков. Мы послушали стихи, я показала ему разные разности, убедившись при этом, что он знает каждую строчку и стихов, и прозы. Вот все бы так работали! Но тут и талант какой-то особенный — и писателя, и человека. С одного маха углядел и ненапечатанное стихотворение и „вышел” на „Рождение мыши”. Сказала, что автор не любил этой вещи. Поговорили об особой взыскательности и требовательности к себе. „Да разве Домбровский может плохо писать?! Вы посмотрите, какой энергичный диалог! — и Дима прочел несколько строчек. — Обязательно печатайте!”” (Клара Турумова-Домбровская).

Здесь же — мемуар старинного друга писателя Валентина Новикова (1928 — 1995). “Не припомню человека со столь пристальным и одновременно отрешенным взглядом. Его проницательность была такой мощной, что вызывала ощущение протеста. Он разглядывал человека, словно вещь, интересуясь, как видно, лишь какой-то частью его сущности, продолжая не останавливаясь о чем-то размышлять. С ним было неуютно. Он не то чтобы не считался с окружающей обстановкой, с людьми, мелькавшими в чреде его дней, он просто не понимал, что к обстоятельствам принято приноравливаться: одеваться согласно случаю и сложившемуся этикету, держаться соответственно моменту.

Это был, если можно так выразиться, бродячий писатель, как бродячие коты или бродячие трубадуры. Каждый, кто знал Домбровского, знал и его привычную фразу „брожу по городу”. Он действительно неудержимо бродил по городу. Встретить его можно было где угодно, в самом неожиданном и невероятном месте: среди товарных складов на станции Алма-Ата I, на выставке собак, в мастерской, где изготовляют цветы для похорон, в театре, в библиотеке, на базаре. Домбровский, я бы сказал, — какая-то гончая собака за жизнью”.

Игорь Клех. Смерть поэта. Частный случай. — “Арион”, 2009, № 3.

“Парщиков принадлежал к последнему поколению поэтов-утопистов, мегаломаньяков, относившихся к миру как к тайне и намеревавшихся все же подобрать к этой тайне золотой ключик. С литературоведческой точки зрения он, без сомнения, футурист — продолжатель Хлебникова и Заболоцкого, а в наше время оппонент Сосноры и последователь Вознесенского. С ним, однако, приключился тот же казус, что с Маяковским: девять десятых парщиковского наследия неудобочитаемо, а десятая часть превосходна и, что называется, „вставляет”. Резонно предположить, что он являлся поэтом-„самородком” и произошло нечто вроде самоизнасилования. Окружение над ним поработало — как в хорошем, так и в дурном смысле. Зачем дался, сложно судить. Мы были с ним долгое время довольно близкими друзьями, и я ему многим обязан”.

Максим Кронгауз. Публичная интимность. — “Знамя”, 2009, № 12.

“Блогосфера, изначально задуманная как интимное пространство, стала пространством социальным, в котором, правда, тоже можно оставаться одиноким и непубличным. Но даже если у меня совсем нет друзей (в данном случае я имею в виду постоянных читателей), мой блог потенциально открыт, то есть, оставаясь интимным, он в то же время оказывается и публичным пространством. <…> Лингвисты когда-то придумали различать адресата и слушающего. Адресат — это тот, к кому я непосредственно обращаюсь, а слушающий — тот, кто, не будучи непосредственным адресатом, просто слышит мою речь. Например, когда семья собралась за столом, отец семейства обращается к жене (адресату), понимая при этом, что дети его тоже слышат. Так и в блогах, непосредственных адресатов может быть совсем мало (или вовсе не быть, просто дневниковая запись для себя), а вот читателем (в лингвистической терминологии — слушающим) может стать каждый.

Столкнувшись с публичной интимностью, то есть с интимным по сути высказыванием, существующим в публичном (то есть общедоступном) пространстве, мы еще не знаем, как на нее реагировать: как на интимное или как на публичное. В некоторых ситуациях эти реакции должны не просто различаться, а фактически быть противоположными. Скажем, иногда воспитанный человек интимное высказывание должен не заметить, а за публичное вызвать на дуэль. Сегодня, к сожалению, нет и не может быть общей единой на все случаи жизни рекомендации. Новый тип коммуникации на то и нов, чтобы создавать новые проблемы. Или, как писал поэт, „жизнь на то нам и дана, чтоб терпеть ее подлянки”. В общем, подводя итог, скажу, что в истории человечества появились действительно новые коммуникативные условия и, как следствие, новые коммуникативные жанры. На одном из них следует повесить табличку: „Осторожно, публичная интимность!””