Читаем без скачивания Дядюшка Наполеон - Irag Pezechk-zod

Тут Асадолла-мирза вдруг замолчал и пристально посмотрел на меня:

— Моменто, моменто, дай-ка я на тебя погляжу… Подними глаза! Ты что, всерьез плачешь?… Ах ты дурачок, осленок несчастный… Вместо того чтобы слушать и ума набираться, он, как девчонка, нюни распустил!

Асадолла-мирза только притворялся, будто ему все нипочем, было совершенно ясно, что он очень расстроился. Он кое-как стер мыльную пену со щек и сел рядом со мной. Лицо у него стало непривычно серьезным, когда он озабоченно сказал:

— Ну, не огорчайся, сынок, что-нибудь придумаем.

Потом он полез в шкаф, из какой-то таинственной бутылки налил доверху две рюмки и снова подошел ко мне:

— Сначала выпей-ка, а потом поговорим. Пей, тебе говорю! Это не отрава.

Я неохотно взял у него из рук рюмку и выпил. Меня так и обожгло.

— Теперь сигарету возьми, закури. Закуривай, я сказал! Молодец.

Асадолла-мирза закурил сам, откинулся на спинку кресла. Немного помолчав, он заговорил:

— Пожалуйста, выслушай меня внимательно. На этот раз я совсем не шучу. Принимая во внимание, что ваша милость неоднократно сами доказывали свою неспособность к Сан-Франциско, а также учитывая тот факт, что решение вопроса все же находится в указанном районе, я настаиваю, чтобы ты согласился притвориться, будто ездил в Сан-Франциско.

— Дядя Асадолла…

— Моменто, не прерывай меня! Представь себе, что в каком-то университете или другом высшем учебном заведении условием успешного окончания служит грамотность и усердное чтение книг. Но появляется человек, который университет окончить хочет, а ни малейшей склонности к чтению не имеет. Значит, ему приходится выдать себя за книголюба, увлеченного науками! По-моему, если Лейли тоже согласится, вы можете и без всякой поездки принять вид утомленных путников и притвориться, что вернулись из Сан-Франциско… Тогда дядюшка будет вынужден либо сразу же устроить вашу свадьбу, либо подождать два-три года, после чего поженить вас.

— Дядя Асадолла, это все тоже довольно трудно. Даже если я соглашусь, не думаю, что удастся уговорить Лейли.

— Ну тогда пускай выходит за этого шепелявого лошака.

— А другого способа нет?

— Разве только мне ее в жены взять… В любом случае нужно торопиться, ведь возникли новые обстоятельства — я вчера уже рассказывал твоему отцу. Сегодня могу и тебе повторить: если дядюшка прослышит об этих событиях, он в тот же час пошлет за Сеид-Абулькасемом и оформит брак Лейли и Пури.

— А что случилось, дядя Асадолла?

— Конечно, официально об этом не сообщалось, но факт остается фактом — англичане арестовали большую группу государственных деятелей, известных пронемецкой ориентацией, и отправили их в Арак…[43] Если известие об этом сорока на хвосте принесет дядюшке, то он кинется собирать вещи, а когда соберет, немедленно отошлет Лейли в дом мужа.

— Дядя Асадолла, можно мне еще рюмку того коньяка?

— Браво! Ты понемногу становишься мужчиной! Это один из признаков возмужания…

— Дядя Асадолла, а вы не могли бы поговорить с дядюшкой и сами ввести его в курс дела?

— Моменто, моменто, моментиссимо… Можешь не сомневаться, что, как только дядюшка сообразит, о чем речь, он Сеид-Абулькасема за ногу с кафедры в мечети стащит, и через пять минут Лейли будет замужем за Пури.

Я опять принялся упрашивать его: ведь я прекрасно знал, что у меня не хватит сил выполнить замысел Асадолла-мирзы, что даже притвориться побывавшим в Сан-Франциско я не в состоянии. В конце концов он смягчился:

— Я как доктор, который знает, что больному после операции нельзя пить, но все-таки уступает его просьбам и уговорам. Ведь ясно, что это только обострит положение… Впрочем… Ладно, потерпи немного, я сегодня обдумаю хорошенько, что из этого получится.

В тот же вечер Асадолла-мирза разыскал меня.

— Дядя Асадолла, вы что-нибудь придумали? Есть выход?

— К сожалению, говорить с дядюшкой о твоем романе с Лейли решительно бесполезно. Я ведь предупреждал, что, стоит затронуть эту тему — делу конец. Я специально приходил, чтобы поговорить с ним о тебе, но положение очень и очень скверное.

— Что он сказал, дядя Асадолла? Прошу вас, не скрывайте от меня!

Немного поколебавшись, Асадолла-мирза ответил:

— Лучше, пожалуй, тебе знать, чтобы не питать напрасных надежд… Когда речь зашла о тебе, он заметил только: «Волчонок станет взрослым волком. Как ни воспитывай — без толку!»

— А вы что ответили, дядя Асадолла?

— Моменто, ты, видно, рассчитывал, что после этого я открою ему цель своего визита? Мол, пришел сватать вашу дочь за волчонка?… Я теперь вот чего опасаюсь: когда он мне стишки читал, приперся Дустали-хан и все слышал. Боюсь, что он доведет это до сведения твоего отца и добавит к нашим затруднениям еще одно. Короче говоря, положение может ухудшиться.

— Куда же еще хуже, дядя Асадолла?

— А вот увидишь. Если только эти слова дойдут до твоего отца, не пройдет и двух часов, а уж он исхитрится как-нибудь оповестить дядюшку о ссылке этих деятелей в Арак. Вот тут-то и сыграют срочным порядком свадебку.

— А вы скажите Дустали-хану, чтоб не поднимал шума.

— То ли ты еще ребенок, то ли не понимаешь всей гнусности нрава Дустали-хама… Что бы я ему ни говорил, только хуже получится, а так все же есть надежда, что господь вразумит его и он попридержит свой мерзкий язык… На всякий случай ты пока разрабатывай версию Лжесанфранциско, а там посмотрим, что получится.

Растерянный и встревоженный, я расстался с Асадолла-мирзой. Опасения, которые он заронил мне в душу, мучили меня невыносимо. Что будет, если слова дядюшки действительно дойдут до отца и он выложит ему обстоятельства ссылки тех людей в Арак?

Тревога моя оказалась не напрасной. Я думаю, сплетник Дустали-хан сделал свое дело, потому что на следующий вечер, во время ужина у дяди Полковника, куда были приглашены дядюшка Наполеон и несколько человек ближайших родственников, нежданно-негаданно появилась Фаррохлега-ханум. Как всегда, она была с ног до головы облачена в черное.

— Низкий поклон вам всем… О-о, да тут цвет общества! А я вечером ходила на поминки по мужу Монир-ханум… Возвращалась оттуда, дай, думаю, зайду проведаю.

В комнате стало тихо. Шамсали-мирза, недавно вернувшийся из Хамадана, руководствуясь собственными представлениями о поддержании разговора, спросил:

— Кто это Монир-ханум?

— Монир-ханум — дочь Этемада оль-Мамалека… Бедняжке эти дни так тяжело… Муж ее — еще и не старый совсем — вернулся домой из министерства, пошел руки помыть да прямо около крана и упал замертво! Пока за доктором послали, он уж, прости господи, скончался. Сегодня на поминках говорили, что удар-то его хватил из-за этой истории с зятем…

— А что случилось с его зятем?

— Ну уж это-то вы должны знать… Зятя несколько дней назад вместе со всеми англичане арестовали и увезли. Говорят, в Арак сослали….

Вдруг раздался хриплый голос дядюшки Наполеона:

— Англичане? Почему?

Асадолла-мирза засуетился, пытаясь отвлечь внимание собравшихся от опасной темы, но дядюшка воскликнул:

— Подожди-ка, Асадолла! Вы, ханум, сказали, что англичане арестовали какую-то группу?

— Да, и среди них несчастного зятя Этемада. Жена, бедняжка, ничегошеньки о нем не знает.

Я в ужасе следил за разливавшейся по лицу дядюшки бледностью. Возможно, не все поняли причину дядюшкиного волнения, но кое-кто знал наверняка, а еще кое-кто догадывался.

Несколько мгновений стояло молчание. Только дядюшка бормотал:

— Англичане… англичане… приступили к делу, значит…

Внезапно он вскочил и крикнул:

— Касем… Касем! Пошли домой.

И, не обращая внимания на протестующие возгласы собравшихся, вышел из гостиной.

Глава двадцать пятая

Дядя Полковник побежал вслед за дядюшкой Наполеоном. Собравшиеся удивленно переглядывались. Асадолла-мирза испытующе смотрел на отца, но тот держался вполне спокойно.

Наконец Фаррохлега-ханум сказала:

— Я не поняла, с чего это ага так разволновался? Ведь муж Монир-ханум и его зять ему совершенно чужие!

Асадолла-мирза сердито покосился на нее, потом, стараясь скрыть раздражение, проговорил:

— Нет, ага волнуется из-за несчастного Мансура ос-Салтане. Знаете, это дядя Дустали-хана.

— А разве с дядей Дустали-хана случилось что?

— Да неужели вы, ханум, не в курсе? Уж так он, прости его господь, страдал…

Глаза Фаррохлега-ханум, почуявшей поминальную тризну, алчно блеснули:

— Ах ты боже мой! Как же это, я не слыхала? Когда он отмучился-то? А поминать где будут?

— Да пока не решили, где поминки устроить, он ведь только сегодня скончался.

— Надо же, горе какое! А я совершенно ничего не знала…

— Моменто, я полагаю, хорошо бы вам утешить Дустали-хана.