Читаем без скачивания Неудачник из Аграпура - Дуглас Брайан

— Магия магии рознь, — сказал Конан с важным видом.

Саламар покраснел и поперхнулся.

— Ты издеваешься надо мной? — прошептал он.

— Я только начал поучение. Перестань наконец считать меня своим врагом! Я ведь могу и рассердиться.

— Я тоже.

Конан покачал головой.

— Я только хотел сказать, что бывают маги, которые только тем и занимаются, что изменяют мир по собственному усмотрению. Им наплевать, если кто-нибудь при этом пострадает. Охота такому магу, к примеру, искупаться в жаркий день — он попросту берет и переносит озеро поближе к своему порогу, А то, что какие-нибудь рыбаки лишаются улова, что при этом перемещении гибнет рыба или, скажем, тонет какой-то незадачливый купальщик, — до этого ему и дела нет.

— Ну, я понял, понял. Таких магов ты ненавидишь и убиваешь везде, где только до них до бираешься.

— Именно. Стрела, выпущенная луком твоих уст, угодила прямо в центр мишени моих помыслов, — сказал Конан и сделал замысловатый жест, который, по его представлению, должен был имитировать «придворные манеры». — Но есть ведь и другая магия. Магия чудесных существ. Положим, единорог. Я никогда, правда, не видел единорогов и ни одного не убил, но все же… Или дриады. Дриад я видел и тоже ни одной не убил.

— Немного однообразно, но в целом доходчиво, — сказал Саламар. Было заметно, что он опьянел и сделался смелее; трезвый Саламар не решился бы разговаривать со вспыльчивым киммерийцем подобным тоном.

— Эти существа не призывают магию себе в помощь, — продолжал Конан. — Они просто являются таковыми, каковыми являются. Они не стараются изменить свою природу, они лишь следуют своей природе… Это ясно?

— Да. Неясно лишь одно: о каком волшебном существе мы говорим с тобой сейчас.

— Ты проницателен. Говорю же, ты изменился — стал лучше. Поздравляю. — Киммериец фыркнул с совершенно серьезным видом. — Я имею в виду феникса.

— Насколько я знаю, феникс — чудесная птица, которая раз в пятьсот лет сгорает…

Конан остановил своего собеседника, подняв палец.

— Она не просто сгорает — она вспыхивает сама по себе. Огонь исходит из ее сердцевины. А затем на том месте, где все произошло, появляется яйцо нового феникса.

— Замечательный, хотя и несколько хлопотный способ размножаться, — сказал Саламар. — Я знаю другой способ. И предпочитаю именно его.

— Время размножаться еще не поспело, — назидательным тоном произнес Конан. — Сперва займемся фениксом. Сдается мне, здесь все не так просто.

— Погоди, — остановил его Саламар. — Сдается мне, все не так просто и с тобой. Откуда ты знал, что встретишь в Аграпуре феникса?

— Думаешь, я здесь неспроста?

— Думаю, да, — кивнул Саламар. — Ты вообще не тот, кем кажешься.

Конан захохотал.

— Ну-ка расскажи мне! Открой свои мысли!

— Выглядишь ты простачком-варваром, громилой с огромным мечом; однако это лишь видимость. Твои цели, твои планы, твои побуждения — все это скрыто. Тебе известно очень многое. Ты умеешь пользоваться своими знаниями — редкое умение: большинство людей либо знает нечто, либо в состоянии нечто сделать; сочетание знания и умения встречается редко.

— Кром! Да я просто живое божество, если тебя послушать.

— Просто не вполне обычный человек, не скромничай, — сказал Саламар. — Если ты предпочтешь не рассказывать, откуда тебе известно про феникса и почему ты очутился в Аграпуре практически одновременно с возгоранием волшебной птицы, — что ж, я пойму. Но сдается мне, у тебя имелись некие причины оказаться здесь, поблизости от странных пожаров.

— Если ты будешь помогать мне и дальше… — начал Конан.

— Нужно же чем-то наполнить бесполезные дни моей жизни! — ответил Саламар.

— В таком случае, слушай…

В одном из кварталов Аграпура есть странное место: это сад, где нет ни одной постройки. Кому принадлежит сад — неизвестно; он выглядит запущенным, и никто не дерзает входить туда. Колючие кусты разрослись, переплели ветвями все пространство между деревьями. И это не обычные колючки: они впиваются в тело неосторожного человека, поддавшегося любопытству, и срывают целые лоскуты кожи, так что бедняга не знает, каким богам молиться, чтобы унести ноги.

Деревья стоят там голые, без листьев и цветов. На земле, у корней деревьев, растут лишь ядовитые травы, к которым лучше не прикасаться: одного листика бывает довольно, чтобы живое существо упало мертвым, истекая кровавой пеной.

Никто не знает, кому принадлежит этот сад. Никто не задает вопросов касательно него, а ограду предпочитают обходить стороной. И все же нашелся человек, любознательность которого взяла верх над осторожностью. Перебравшись через ограду, он ловко спрыгнул вниз. Человек этот был весьма осторожен и заранее выбрал себе для приземления место, где кустарник рос не столь густо; к тому же он надел кожаные штаны и плотную куртку, так что ядовитые шипы не прикоснулись бы к его телу. Он ожидал чего угодно, только не того, что его встретило…

В мгновение ока все переменилось. Жуткие заросли, где нет места ни для чего живого, каким выглядел участок, если смотреть с улицы, находясь по ту сторону ограды, превратился в ухоженный сад. Повсюду цвели крупные цветы: они свисали гроздьями с ветвей, нежно-розовые, нежно-голубые, филолетовые, белые, они поднимались на гибких стеблях из земли, прикосновение их лепестков было нежным и прохладным.

Деревья, покрытые зеленой листвой, расступались, открывая дорожки, посыпанные желтым песком. Везде на маленьких лужайках, разбросанных по всему саду, стояли причудливые беседки; имелось несколько маленьких прудов, где резвились красные рыбки с пышными хвостами.

И, что самое интересное, внутри ограды сад казался огромным, в то время как снаружи он занимал весьма небольшое пространство.

Конан (разумеется, он и был тем самым бесстрашным человеком, что не побоялся забраться в жуткий сад) осторожно двинулся по дорожке и скоро увидел дворец с яркими витыми башнями и просторными витражными окнами по всему фасаду.

Навстречу ему вышла женщина. Киммериец остановился, рассматривая ее с возрастающим удивлением. Сказать, что она была прекрасна, — значит, не дать и малейшего представления о ее внешности. Она была небольшого роста, черноволосая, очень хрупкая на вид. Ее узкое лицо постоянно менялось: по нему как будто пробегали то свет, то тени. Ее румянец был золотистый, не розовый, а бледность, которая приходила ему на смену спустя всего лишь минуту, — выглядела серебристой, точно запорошенное пеплом зеркало.

Одежда женщины представляла собой длинное просторное платье из красных птичьих перьев.