Читаем без скачивания История Византийских императоров. От Федора I Ласкариса до Константина XI Палеолога - Алексей Михайлович Величко

XI был давно известен своими добродетелями, поскольку его въезд в «Новый Рим» 12 марта 1449 г. был встречен радостными криками константинопольцев. В торжественной обстановке оба брата царя Димитрий и Фома присягнули ему на верность и были назначены деспотами Мореи, куда тотчас и убыли. После этого св. Константин XI мог считаться полновластным императором Византии[908].

Надо сказать, василевса откровенно беспокоило существенное отклонение от древней традиции венчания на царство. Но едва ли св. Константин XI желал повторить венчание: его склонность к унии с Римом никогда не являлась тайной, но патриарх Георгий Маммас, убежденный униат, в таком случае непременно потребовал бы от царя латинской редакции Символа Веры в письменном виде, чего василевс делать никак не хотел. Едва ли могут быть сомнения в том, что такой поворот вызвал бы крайне негативную реакцию константинопольцев. Поэтому св. Константин XI удовлетворился «полутрадицией», если можно так выразиться. Не случайно его враги из лагеря ортодоксов впоследствии говорили, что в Константинополе нет ни законного императора, ни легитимного патриарха[909].

В отличие от своего покойного брата-императора св. Константин XI вовсе не считал дело Империи безнадежно проигранным. А потому деятельно взялся за разрешение двух самых насущных проблем — спасения Византии и преодоления церковного раскола, обусловленного разной оценкой Ферраро-Флорентийской унии. Чтобы не вызывать кривотолков, василевс разумно начал формировать правительство из представителей обеих партий. Иоанн Кантакузен, близкий друг и товарищ царя, активный сторонник унии, был назначен стратопедархом. Адмирал флота мегадука Лука Нотарас, мягкий антиуниат, стал первым министром двора. Великий логофет Метохит, протостратор Димитрий Кантакузен и Георгий Франдзис целиком полагались на решение василевса, будучи готовыми поддержать его позицию. Недовольным остался только Константинопольский патриарх Георгий Маммас, посчитавший, что император недостаточно активно поддерживает его. Терзаемый честолюбием и обидой, он покинул столицу и в августе 1451 г. отправился в Рим, где нашел убежище у папы Николая V (1447–1455). Там он начал широкую контрпропаганду, заявляя, что в действительности император является категоричным противником унии, — явная ложь[910].

Тем временем произошло событие, резко изменившее ход истории и предопределившее грядущую катастрофу, — 2 февраля 1451 г. от инсульта скончался Османский султан Мурад II. Новым правителем османов стал его сын 19-летний Мехмед II (1451–1481), родившийся 30 марта 1432 г. Детство Мехмеда II было безрадостным. Он был рожден простой наложницей-турчанкой, и отец мало обращал внимания на младшего сына. Впрочем, по другой версии, его мать была рабыней с Запада, возможно, сербиянкой или македонянкой. В любом случае, как утверждают, она являлась христианкой[911].

Отец откровенно не любил сына, но в 11 лет Мехмед внезапно для себя и окружающих стал наследником престола — оба его старших брата умерли. Мурад II призвал Мехмеда во дворец и, обнаружив, что мальчик совершенно необразован, нехотя приказал нанять для него лучших учителей. В результате Мехмед получил прекрасное образование, изучил греческую и турецкую литературу, овладел греческим, арабским, латинским, персидским и древнееврейским языками и стал настоящим фанатиком ислама. Хотя отец по-прежнему недолюбливал сына, в последние годы их часто видели вместе: Мурад II явственно передавал бразды правления Османской империей Мехмеду II.

Надо сказать, первоначально очень немногие поняли, какую опасность представляет собой этот царственный юноша. Мусульманин до мозга костей, ненавидевший всех христиан, честолюбивый и безжалостный, этакий «европейски образованный азиат», Мехмед II не знал никаких нравственных преград для достижения поставленных целей. Правда, вдову отца, сербскую царевну Мару, он отпустил на родину, наделив богатыми подарками. Невысокого роста, красивой наружности и крепкого телосложения, с пронзительным взглядом, тонкими бровями и носом, он производил сильное впечатление на собеседников. Пожалуй, единственной пагубной чертой Мехмеда II являлось пьянство, он был прирожденным алкоголиком. Чрезвычайно закрытый и недоверчивый, султан Мехмед II никогда не позволял никому проникнуть в свои мысли. Этот человек был способен на многое, но это понял, наверное, в тот момент только император св. Константин XI[912].

Еще с юных лет Мехмед увлекся историческими образами завоевателей мира. Особенно привлекательным для него являлся Александр Македонский, который по странному стечению обстоятельств в персидском и турецком эпосах превратился в героя-мусульманина. И Мехмед в душе идентифицировал себя с Александром Македонским, лелея мечту стать героем, воителем-гази, обязанным по воле Аллаха завоевать весь мир. Только если Александр Македонский шел с Запада на Восток, то Мехмед должен был совершить свой путь с Востока на Запад. На средоточии его мечты лежал Константинополь — ключ к дальнейшим завоеваниям и живое напоминание о том, что кроме самого Мехмеда есть на свете и другая сила, с которой следует считаться. Сила пусть и не военная, но культурная, древняя, по сравнению с которой все и вся оказываются в лучшем случае на втором месте. А вторым Мехмед II быть не желал[913].

Почти все европейские правители и правительства не восприняли всерьез юного Мехмеда II. Трапезундский император Иоанн IV (1447–1458) был откровенно счастлив смерти Мурада II. Европейские послы при султанском дворе наперебой рассказывали друг другу, насколько неуверенно вел себя новый Османский владыка в период временной добровольной отставки отца до битвы при Варне. И, казалось, действительность оправдывала их ожидания. Все лето Мехмед II принимал послов, демонстрируя невиданное миролюбие. Венецианцам он даровал мирный договор, венграм подарил 3 года перемирия, рыцарей Родоса, господаря Валахии, властителя Лесбоса и правителя Хиоса заверил в доброй воле. Даже послам императора св. Константина XI султан заявил, что никогда не посягнет на Константинополь и территориальную целостность Византийской империи и пообещал отдать 3 тысячи монет из дохода некоторых греческих городов Нижней Струмы. Знаменитая Афонская гора получила такие же уверения в неприкосновенности и сохранении монашеской автономии. Западная Европа, не забывшая еще позора Никополя и Варны, старательно уверила себя, что новый султан — хранитель мира, а потому волноваться не стоит.

Но Византийский царь не дал себя обмануть. Император полагал, что в душе покойный султан Мурад II был, как ни странно это звучит, миролюбивым и спокойным человеком. «Он всегда соблюдал договоры с христианами, крепленные священной клятвой. Гнев его был краток и скоро проходил. Он отвратился от войны и предпочел мир, и по этой причине Отец мира послал ему в награду мирную кончину, и жизнь его не прервал удар меча»[914].

Василевс быстро понял, что творится в душе Мехмеда II. Под маской миролюбия он обнаружил жадное стремление юного султана подчинить себе весь мир, и предпринял первые предупредительные шаги. Уже летом 1451 г. царь направил в Европу своего посла Андроника Вриенния Леонтариса с поручением навербовать в