Читаем без скачивания Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости - Николай Коняев

Более того…

Не менее «гнусна и подла» оказывалась и идея превращения Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев в распределитель спецпайков и льгот. Ведь происходило это в разоренной стране, которая благодаря деятельности этих самых политкаторжан и была доведена до такого состояния!

Конечно же, многие борцы за народное счастье искренне не понимали, к чему приведет страшная работа по разрушению великой державы. Но теперь-то они видели это! Сотни тысяч жертв Гражданской войны… Миллионы умирающих с голода крестьян… Жесточайший террор…

И вот за все это еще и требовать спецпайки и льготы?!

И еще и выступать с лекциями, как самоотверженно боролись политкаторжане за такую жизнь для русского народа!

Справедливости ради отметим, что столь гибкой совестью обладали далеко не все бывшие каторжане.

В результате перерегистрации 1924–1925 годов, через которую прошли 2411 членов Общества, 341 человек оказался исключен, а 450 человек выбыло.

Были среди них и умершие, но большую часть составляли как раз те, кто не пожелал состоять в таком Обществе.

Впрочем, те члены Общества, что остались, довольно равнодушно отнеслись к демаршу своих вчерашних товарищей. Общество было создано, оно обеспечивало своим членам достаточно высокий жизненный уровень, и охотников терять это положение с каждым годом советской власти становилось все меньше.

Более того… В самой организации политкаторжан происходили воистину поразительные явления. Хотя многие политкаторжане уходили из жизни, многие были исключены, но Общество неуклонно год за годом продолжало расти. Причем происходило это не за счет отыскавшихся политкаторжан, а за счет тех, кто и не был никогда на каторге.

Согласно решениям IV съезда Общества и пленумов Центрального совета, расширено было действие § 12 устава. Теперь допускался прием в Общество не только приговоренных царскими судами за революционную деятельность к ссылке и каторге, но и тех активных участников революционного движения, которые оказали особо важные услуги революционному делу.

Каторга оказалась теперь приравненной к оказанию услуг…

Ленинградское отделение Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев тоже было создано вскоре после первого съезда Общества.

В мае 1924 года в отделение входило 122 человека, и возглавлял его уже знакомый нам шлиссельбуржец Илья Ионович Ионов (Бернштейн).

В 1924 году Илья Ионович находился на самом пике своей карьеры.

Вячеслав Павлович Полонский (Гусин), работавший тогда редактором первого советского журнала критики и библиографии «Печать и революция», оставил в своем дневнике 12 июля 1924 года такой портрет Ионова:

«Ионов — встрепанный, электрический, кипит, торгуется, бранится, восхищается своими книжками. Хлопает книгой по столу, вертит перед глазами, щупает, ворошит страницы, сравнивает с прежними, хвастает дешевизной: «Вы посмотрите, как издавали раньше и как издаю я», — и тычет пальцем в цену, скрывая от неопытного, что рублевая книжка дореволюционная издавалась в 3000, а рублевая нынешняя в 30 000 экземпляров. Но хороший работник: влюблен в свое дело, энтузиаст. Таких мало было и раньше. Он и в самом деле верит, что книга победит смерть, как изображено на его ex-libris.

Около него муравейник литераторов. Все жмутся, кланяются, просят: левиафан. Приходил при мне грузный, расплывшийся, белый как, лунь И. Ясинский[205]. Просил увеличить ему гонорар с 35 руб. до 50 р. за лист. Ионов, против ожидания моего, без торгу согласился. Есенин терся, униженно льстя Ионову, не зная, куда девать руки, улыбаясь полусмущенно, точно сознаваясь перед всеми, что он льстит, лебезит, продается. Жалкое впечатление. Посвятил Ионову стихотворение, кое начинается словами: «Издатель славный…». Ионова слегка затошнило: «Удобно ли мне печатать?» — спрашивает. Он купил у Есенина собрание стихов — тот поэтому ходит перед ним на задних лапах. Пресмыкается — очень больно, такой огромный талант, но алкоголик, без чувства достоинства. Мне он очень долго и витиевато говорил, что он от москвичей ушел, они «без идеологии», а он теперь переродился, он принял Советскую власть и без идеологии не может. Я почувствовал без труда, что он «подлизывается».

Вечером Ионов устроил в грузинском кабачке маленький ужин по случаю хорошей прибыли издательства… Есенин после двух-трех стаканов завел разговор о том, что Ионов его обобрал, купил за 600 руб. полное собрание. Ионов, охмелевши, вспылил. «Дубина ты!» — кричал Есенину и приказывал своему помощнику: «Знаешь, где расторгнуть договор?» — и, для страху, записывал это в книжку. Есенин струхнул и стал униженно замаливать грех. Ионов все время покрикивал на него: «Дубина», — а он, улыбаясь, оправдывался, сводя все-таки разговор на то, что ему мало Ионов платит. «Ваше бы дело только торговать, вы как на рынке», — сказала ему жена Ионова»…

Из этой записи Вячеслава Павловича Полонского видно, каким «великим» человеком в литературном мире Ленинграда был тогда Илья Ионович.

Между прочим, как мы уже говорили, он и занятий поэзией не чуждался.

Своему стихотворению «Цветы казненных» Ионов предпослал эпиграф «В средние века существовало поверье, что цветок мандрагора растет лишь под виселицами»:

Где гладью манят косогоры,На зноем выжженных полях,Цветут зловеще мандрагоры,На низких струпчатых стеблях.Где даль так дивно хороша,Цветут, могилою дыша.

Гласит преданье, что когда-тоЗдесь жгли и вешали бойцов,Бесстрашно гибнущих за братаИ смерть принявших за отцов.Что долго с мукой на устахКачали трупы на столбах,

И гной с них каплями срывалсяИ вниз стекал, и, как укор,На месте этом появлялсяПучок печальных мандрагор.Кивая кроною своей,Цвели, как знак кровавых дней.

Но если кто-нибудь касался,Чтоб корни вырвать из земли,Они кричали, и металсяИх крик болезненный вдали.Стонало сонное окрестКак плач покинутых невест,

Как память прошлых вакханалийНа кровью залитых мечтах,Как память павших, что блисталиНетленным солнцем в небесах…Где гладью манят косогоры,Цветут и рдеют мандрагоры [206].

Понятно, что автора строк про залитые кровью мечты, про память павших, блистающую нетленным солнцем в небесах, да к тому же являющегося шурином самого Григория Евсеевича Зиновьева, просто не могли не избрать старостой Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев.

И хотя уже в 1926 году в связи с гонениями на великого родственника[207], Илью Ионовича Ионова отстранили от руководства ленинградскими политкаторжанами, но соответствующее направление работе он успел задать.

При отделении работали три артели и фабрика продуктов «Политкаторжанин», что и привело к тому, что через десять лет численность Ленинградского отделения общества возросла вдвое, и настоящих политкаторжан осталось здесь не так уж и много.

Справедливости ради отметим, что поначалу, помимо обеспечения своих членов персональными пенсиями и спецпайками, ленинградские политкаторжане достаточно серьезно занимались и изучением истории революционного движения, тюрьмы, каторги и ссылки в России.

При отделении существовали Енисейское, Шлиссельбургское и Рижское землячества, а в работах секций участвовали профессиональные историки С. Я. Гессен, А. В. Предтеченский, И. М. Троцкий, С. Н. Чернов, А. Н. Шебунин. Профессиональные литераторы помогали членам Общества в подготовке к печати мемуаров.

По инициативе ленинградских политкаторжан еще в бытность старостой отделения И. И. Ионова в Шлиссельбургской крепости начали создавать музей.

В 1925 году Шлиссельбургская крепость была взята под государственную охрану и передана Советом Народных Комиссаров РСФСР в ведение органов Наркомпроса, силами которого восстановили обгоревшее здание тюрьмы, где сидели народовольцы, и 26 августа 1928 года открыли филиал Ленинградского музея Великой Октябрьской социалистической революции.

К этому событию приурочили выпуск путеводителя, листая который можно совершить экскурсию в исчезнувший сейчас мир крепости…

«Обогнув корпус, выходим к небольшой часовне и через ворота к братской могиле воинов, погибших при осаде крепости в 1702 году. Здесь их похоронено 200 человек…