Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Полагаю, что меня поняли», – добавил автор цитаты. «Да, да!» – немедленно отвечали голоса, и все потребовали повестки дня. Реньо де Сен-Жан д’Анжели устремился к трибуне, чтобы утвердить повестку. Прежде всего он спросил, что станется с палатой пэров, если палата представителей объявит себя национальным собранием, и что станется с конституцией, если обе палаты сольются в одну. Он дал почувствовать преимущество сохранения действующей конституции, которая нуждалась лишь в небольших поправках, дабы сделаться совершенной, в которой уже указан монарх, что пресекает всякую конкуренцию, и к которой следует лишь добавить переходную меру для кратковременной замены отсутствующего и несовершеннолетнего монарха. Не решившись, однако, предложить совет регентства, который слишком определенно решал бы вопрос династии, Реньо взял из отвергнутых предложений идею назначения исполнительной комиссии из пяти членов: трех от палаты представителей и двух от палаты пэров. Наконец, он воззвал к чувствам великодушия, достоинства и признательности ассамблеи по отношению к Наполеону. «Он человек, которого вы называли великим и которого потомство будет судить справедливее, чем мы! – сказал Реньо. – Еще недавно вы вновь сделали его вашим вождем, не прошло и четырех недель, как вы присягали ему на верность! Он потерпел поражение, что редко случалось в его военной карьере;
вы потребовали от него отречения, и он поспешил дать его с великодушием, которому я был свидетелем, ибо именно я вчера первым осмелился заговорить с ним об этом. Наполеон отрекся, но в пользу сына. Неужели вы отплатите за его великодушную самоотверженность тем, что не примете сына? Неужели вы сделаете столь желанный акт отречения недействительным, отказавшись выполнить его главное условие? И потому я выношу на повестку дня предложения, не отменяющие ни конституцию, ни права Наполеона II, а кроме того, требую решения вопроса об отправке депутации к тому, кто несколько часов назад был вашим императором, чтобы поблагодарить его за благородную жертву, принесенную им в интересах страны».
Ассамблея, пребывавшая под впечатлением великой жертвы Наполеона и взволнованная словами Реньо, единогласно приняла предложенную им повестку дня. Реньо льстил себя надеждой, что так спасет трон Наполеона II, но Фуше ничуть в это не верил, ибо вопрос, решавшийся созданием совета регентства, был обойден путем создания простой исполнительной комиссии. Такая уклончивость устраивала Фуше, который хотел, чтобы возможным было всё, за исключением возвращения Наполеона. Тотчас приступили к голосованию, дабы избрать трех членов, которых палата представителей выдвинет в исполнительную комиссию. Фуше, считавший свое избрание предрешенным, беспокоился не о себе, но о других, желая призвать в комиссию коллег, которые не смогут расстроить его замыслы. Невозможно было отстранить Карно, добросовестностью которого Фуше к тому же надеялся злоупотребить, но превыше всего он стремился избавиться от Лафайета и одним представлял его фанатиком обесславленных институций 1791 года, а другим – как необходимого члена комиссии, собиравшейся в лагерь государей для переговоров о мире. Он особенно рекомендовал генерала Гренье, уважаемого всеми и неспособного расстраивать интриги так же, как он не был способен их завязывать.
Действуя в кулуарах ассамблеи, Фуше добился следующих результатов. Карно, избранный в силу всеобщего уважения, набрал 324 голоса; Фуше, выбранный из убеждения, что пользуется влиянием в стране и за ее пределами, набрал только 293 голоса. Гренье набрал 204 голоса, Лафайет – 142. Для третьего члена потребовался второй тур голосования, в котором подавляющим большинством был выбран Гренье. Резолюцию незамедлительно отправили в палату пэров для получения ее согласия.
В ту минуту палата пэров была охвачена сильнейшим волнением. Военный министр пришел сообщить новости, которые до этого представил палате представителей, поскольку внешнее обращение с обеими палатами было одинаковым, несмотря на то, что их влияние было разным. Вслед за его сообщениями и прибыло послание палаты представителей. Не было сомнений, что пэры присоединятся к предложенным мерам, но пламенные члены императорской партии, принц Люсьен и генералы Лабедуайер и Флао, выказали величайшее раздражение, увидев, что верховная власть Наполеона II обойдена двусмысленным назначением исполнительной комиссии, и громко выразили свое недовольство. Граф Тибодо, угрюмый революционер, ненавидевший Бурбонов и предпочитавший Бонапартов без любви к ним, ибо не любил никого, презиравший Фуше и тем не менее позволявший ему помыкать собой, был сторонником идеи искать скорого спасения в отречении императора. Он призвал попросту утвердить решение палаты представителей, что, впрочем, было неизбежно при сложившемся положении вещей. Однако предложение Тибодо возбудило бурный гнев сторонников императорской династии. Люсьен, напомнив палате пэров о том, что она обязана Наполеону благодарностью и верностью; дав понять, что если почтение к законам исчезло отовсюду, то оно должно сохраниться хотя бы в ней; сославшись на Конституцию, которая после Наполеона I жаловала корону Наполеону II, опершись на акт об отречении; наконец, выдвигая в качестве главного условия пришествие Наполеона II, потребовал немедленного провозглашения юного государя во избежание гражданской войны и хаоса. «Сплотимся вокруг Наполеона II, – воскликнул Люсьен, – и я первый подам пример и поклянусь ему в верности!»
Многие пэры, испуганные и одобрявшие уклончивую форму, принятую для замены исполнительной власти, выказали видимую досаду попыткой одним махом решить столь серьезный вопрос. Понтекулан, пэр Наполеона и Людовика XVIII, обязанный и тому и другому, был из тех, кто не хотел затруднений при переходе от гибнувшего правления к правлению неизбежному. Он признал, что обязан Наполеону, но заявил, что еще более обязан стране и считает предложение принца Люсьена в высшей степени неосмотрительным. Напомнив тому о его достоинстве принца, он заявил, что тем не менее принц не француз и потому его мнение по столь важному предмету ничтожно. «Если я для вас не француз, – отвечал ему Люсьен, – то я француз для всей нации!» И он настоял на том, что отречение Наполеона I будет недействительно, если тотчас же не признают прав на трон Наполеона II.
Тогда взял слово великодушный и неосторожный Лабедуайер. «Здесь есть люди, – сказал он, – еще недавно валявшиеся в ногах Наполеона удачливого, а ныне отшатнувшиеся от Наполеона, которого постигла неудача. Пусть делают что хотят, а мы исполним свой долг. Наполеон отрекся в пользу сына: если его сын
