Читаем без скачивания Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников - Евгений Святославович Тугаринов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Например, я вспоминаю, была издана беседа между католическим богословом и православным епископом XIV века, кажется. И весь разговор шел так, что католический богослов на основании западной философии доказывал неверность православного учения, а православный епископ из этих источников не мог исходить. Для него не существовала философия, и поэтому у него ответов не было на вопросы, поставленные таким образом, тогда как явно было, что его вера во Христа, в Церковь не как в учреждение, а как в Тайну была полная и совершенная.
Мы часто заблуждаемся, мы очень много говорим о Церкви, и многие люди думают о Церкви как об учреждении. Православная Церковь, Католическая Церковь, Протестантские Церкви – это организационные единицы. А Церковь, в сущности, нечто совершенно иное. Церковь – это место, где человек может оказаться вместе со Святой Троицей. Это место встречи между Богом, в Троице покланяемым, и человеком. Церковь – это что-то непостижимое, и когда мы эту Церковь стараемся определить человеческими масштабами, то мы, конечно, теряем из виду, что в центре Церкви Сам Живой Бог.
Я думаю, что некоторые православные скажут, что я в этом смысле погрешаю против православной веры, но я много лет жил в очень узком богословии. Когда я начал ходить в церковь, меня охватила церковность с такой силой и православное вероучение с такой глубиной меня поразило, что все остальное для меня было неприемлемо. Впервые приехав в Англию в 1947 году, я уже через войну прошел и многое пересмотрел, и все-таки, когда мне поставили здесь вопрос на съезде: «Что вы думаете о католичестве?» – я ответил: «Вы можете быть или христианином, или католиком, но вы не можете быть и христианином, и католиком сразу». Потому что то, что я пережил во Франции от католиков, – то напряженное давление, которое было оказано на нас, на молодежь, католиками, чтобы мы отреклись от Православия и перешли в католичество, – у меня тогда еще оставалось как чувство негодования, непрощеной обиды.
Я помню, когда мне еще было лет восемь, мы приехали во Францию, и католики предлагали места в школах. Меня повели на такое свидание, мать пошла со мной, и все было устроено – мне нужно было поступить в очень хорошую католическую школу. Никакого вопроса не было, мы с мамой дошли до входной двери, и в ту минуту священник, который все это устраивал, говорит: «Простите, одну минуту: конечно, если мальчик поступит к нам в школу, он станет католиком». И я помню, как я остановил свою мать и сказал: «Уходим, я не на продажу». У меня никаких церковных убеждений не было, мне было восемь лет, и даже если бы я принадлежал к очень церковной среде, чего не было, то я не был достаточно зрелым для этого, но сам тон такой манеры, что: «Мы его покупаем. Мы ему даем школу, а вы продаете его душу» – для меня был неприемлем, нет! И вот это оставило у меня на много-много лет след, который постепенно начал стушевываться с течением жизни. Я встречал замечательных католических мирян и немирян, встречал представителей других вероисповеданий, и особенно, как я сказал, во время войны и во время моей работы в больнице, когда я еще студентом был. Потому что, когда человек лежит больной, ты его не спрашиваешь, какого он вероисповедания. Ты спрашиваешь: «Что у тебя болит?»
То же самое почти можно сказать об убеждениях людей. Когда они живы, здоровы, полны сил и борются с тобой, они тебе если не враги, то противники. Но когда он при смерти, он тебе не может быть противником, он человек.
Я помню, был такой момент во время войны, когда фронт был совсем рядом с нашим госпиталем и стали привозить раненых прямо с поля боя. Между ними было двое немцев. Кто-то ко мне подошел и говорит: «Вы говорите по-немецки, подойдите, скажите им что-нибудь, потому что они умирают и совершенно одиноки». Я подошел. Один уже совсем умирал, я ему сказал два слова, и он отошел. Я подошел к другому, он был при смерти, но был еще жив. Может быть, вас смутит то, что я сейчас скажу, потому что некоторых это смущало, когда я им рассказывал. Я к нему обратился и сказал то, что я мог ему сказать: «Очень больно? Очень страдаете?» Он на меня открыл умирающий глаз и выговорил: «Я не чувствую своей боли. Мы вас побеждаем» – и умер. Это был человек, который держался убеждений, диаметрально противоположных моим, мы с ним боролись именно идейно. Он был гитлерианец, а мы боролись с нацизмом. Но когда человек жизнь готов отдать за свои убеждения, то ты уже видишь в нем человека, а не убеждение.
Я вам это рассказываю, потому что, я думаю, это очень важно. В моей жизни это сыграло роль. Я рассказывал это раз-другой, и мне на это отвечали: «Ты что, одобряешь нацизм?» Нет, я не одобряю нацизм, я с ним тогда боролся, в армии был, но этот человек всю свою жизнь до смерти включительно отдал идеалу, в который он поверил. И это очень много значит. Я думаю, что, когда он встал перед Богом, его не стали экзаменовать на предмет, нацист он или нет, его стали спрашивать: «Жизнь ты отдавал? Отнимал ли ты у людей жизнь, иначе как в честном бою? Был ли ты мучителем? Был ты из тех, кто пытал людей? Был ли ты обманщик, предатель?» И это те вопросы, которые можно задать любому христианину, который проживет даже не военную жизнь и не трагическую.
И вот мне кажется, что нам надо в нашем веке сейчас сделать усилие, вернуться к истокам, а исток – только Сам Господь Бог.
Когда Русская Православная Церковь была принята во Всемирный Совет Церквей в Дели, кажется, это был 1962 год[22], я был одним из представителей Русской Православной Церкви. Нас принимали и ожидали от нас короткой речи. Попросили сказать слово покойного ныне владыку Иоанна (Венланда), который умер митрополитом Ярославским и Ростовским, а до этого жил в Америке, а еще до того, в советский период, был геологом и тайным священником одновременно. И он был замечательный человек. И я помню, как он вышел и сказал: «Мы хотим вас поблагодарить за
