Читаем без скачивания Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников - Евгений Святославович Тугаринов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было время, когда говорили о христианах: «Что это за люди, как они друг друга любят!» Можно ли это сказать сейчас? Я не говорю о христианах вообще, но о православных людях. Нет, нельзя. У нас разделение, у нас вражда, у нас напряжение. А было время – Тертуллиан об этом говорит – так определяли христиан: по тому, как они любят друг друга. И я помню, один писатель английский – Клайв Стейплз Льюис – в одной из своих передач во время войны говорил о том, что разница между верующим христианином и неверующим должна быть так же разительна, как разница между живым человеком и статуей. Статуя может быть прекрасна, но она – камень или дерево, и она мертва. Человек может быть и не прекрасен, но он живой! И когда люди встречают верующего, они должны остановиться и увидеть в нем то, чего они никогда не видали ни в одной из статуй, и сказать: «Господи! Смотрите, статуя стала живой». И мне кажется, что пока о нас, христианах, люди не могут этого говорить, мы еще не созрели для того, чтобы решить наши межхристианские разделения. Нам надо сначала перестать быть изваяниями прекрасными, но окаменелыми. И нам надо ожить, может быть, не совершенными стать, но ожить, чтобы на нас смотрели и говорили: «Эти люди знают Бога любви так, что друг друга любят, несмотря на все свои разделения, и нас умеют любить, несмотря на то, что мы не свои для них. И они готовы жизнь свою отдать, чтобы мы жили».
– Как вы относитесь к тому, что Патриарх и Папа не встречались в течение нескольких веков?[23]
– Думаю, что, пока Папа будет себя считать единственным главой Церкви и будет себя считать наместником Христа, настоящей встречи быть не может. Он должен понять, что он человек среди людей. Он должен понять, что он епископ Западной Церкви, но и только. Говорить о себе как о заместителе Петра, как Папа Павел VI сказал: «Меня зовут Павел, но на самом деле я Петр», – это неприемлемо. Считать, что Папа является заместителем Самого Христа на земле, – нет, неприемлемо. Кроме Христа, никто не может быть главой Церкви.
Я помню, когда приезжал Папа сюда. Я встретил архиепископа Кентерберийского, и он мне говорит: «Вы придете на богослужение?» Я говорю: «Нет». «Почему?» – «Потому что меня не приглашали». Он говорит: «А вы хотите прийти?» Я говорю: «Нет, у меня никакого желания нет идти на похороны англиканского вероисповедания». Он говорит: «Что вы хотите сказать?» – «Папа и вы войдете в собор. Он ваш гость? Он будет идти впереди. Вы будете за ним собачкой бежать. Он займет первое место, и он покажет, что этот собор, который когда-то был католический, стал снова католическим. Что глава Католической Церкви здесь первенствовал». Ну, на самом деле, я был в этом соборе на богослужении, и у меня осталось такое впечатление, что да, Папа пришел и занял первенствующее место. Слава Богу, дальше не пошло, потому что это было бы ложное соединение. Это было бы соединение не по любви, не по единству веры, а по превосходству одной власти над другой.
– Что вы думаете о сегодняшней России и о том, что у нас происходит?
– Россия всегда была многосложная. В каком-то основном отношении Россия была и остается Россией. Неизменно русский дух остается русским духом, русская природа, русская человечность. Но когда Ельцин пришел к власти, меня попросили написать ему письмо. Я ему написал письмо, в котором я говорил: «Вы сейчас взяли бразды правления, знайте, что вы разом ничего сейчас не перемените. Вспомните, что было с еврейским народом после египетского плена. Сорок лет им пришлось блуждать по пустыне, которую можно было бы пройти в течение трех дней. Но они блуждали, потому что надо было, чтобы целое поколение, которое было воспитано рабами, стало свободными людьми. И с Россией должно совершиться то же самое. Я не хочу сказать, что люди в России были рабами, но они были под властью, которая не давала им свободы, не давала творческой свободы, свободы мысли, и поэтому целое поколение должно постепенно освободиться от состояния пленника и стать более свободным. Полную свободу, кроме отдельных личностей, целое поколение получить не может, включая и Вас». Он мне потом написал письмо и благодарил за то, что я ему сказал. Я не знаю, насколько он был рад этому, но я написал то, что чувствовал, – что сейчас Россия на положении еврейского народа после исхода. Должен пройти какой-то долгий срок, в течение которого изжито будет все то, что было пережито. Я не говорю о рабстве, но о свободе мысли, свободе жизни – и не только гражданской свободе. И это займет много времени, потому что это внутренняя перестройка, не внешняя. Вы человеку можете дать свободу действовать, как он хочет, но если он внутри не вырос до свободы, он все равно будет рабом своего прошлого. Это первое, что я хочу сказать.
С другой стороны, Россия всегда была изумительно творческой страной. Она переходила из трагедии в трагедию в течение всей нашей русской истории. И каждый раз из трагедии она выходила с новым опытом, с новой глубиной, с новым живым чувством и с новой творческой силой.
Я помню книгу, которая была написана князем Трубецким об иконописи[24]. Изучая иконопись татарского времени, периода Сергия Радонежского и дальше, он говорил о том, что в иконописи татарского периода, когда весь народ страдал, страдание не сумело найти выражения. Оно нашло себе выражение тогда, когда самый ужас отошел и люди смогли посмотреть на ужас и ужаснуться и пережить страдание, которое предыдущее поколение не смогло пережить, потому что его задача была в том, чтобы живым остаться. Я думаю, что с Россией происходит нечто в этом роде.
То же самое я скажу,
