Читаем без скачивания Искатель, 2001 № 02 - Журнал «Искатель»

Их почему-то хотелось постоянно. Мятежный поэт не раз ловил себя на мысли, что весь день бестолково проходит в тупом ожидании предобеденной корзины. Ничего-ничего. Это поначалу, успокаивал себя Александр.

Однажды под вечер в санаторий прикатил директор. Вглядываясь в его реденькую бородку, Полежаев снова терзался воспоминаниями, но теперь козлобородый не казался ему подозрительным. По поводу жалобы насчет раздачи желудей, директор с улыбкой ответил, что в санатории все демократично и что внутрикомандные проблемы должна решать сама команда, а уж тем более такие: в какое время подавать корзину?

— Но некоторые свирепеют при виде желудей, — воскликнул Полежаев, — они набрасываются как звери, затаптывая слабых! Подобная демократия может довести до свинства!

— А что вы имеете против свиней? — расхохотался директор. — Чем они вам не приглянулись: внешностью или образом жизни? Вам, вероятно, больше нравятся львы или кони? А знаете ли вы, что из домашних животных кони по умственному развитию находятся чуть ли не на самом последнем месте, а вот свиньи — на первом! Почему бы и нет? Рассудим логически: что разумней, всю жизнь волочить за собой телегу или пожить поменьше, но уж, как говорится, в свое удовольствие?

— Что за чушь?

— И все-таки представим, что свинья, рассуждая аналогичным образом, сама решила выбрать себе такую жизнь, как говорится, без забот и лишней мороки.

— При этом расплатиться собственной шкурой?

— Но ведь наше общество только на этом и держится. Кто имел возможность продать свою собственную, как вы выразились, шкуру, тот давно это сделал и даже не задумался. Вот, к примеру… на АЭС есть такие виды работ, где не спасает никакая защита. И думаете, на нее нет желающих? Что из того, если после двух смен твоя жизнь сократится лет на тридцать, зато можно годик-другой пожить в Гаграх с королевским блеском. Глупо? Однако большинство выбирают последнее.

Полежаев внезапно вспомнил, что его квартира находится в эпицентре противоракетного локатора, и, живя в этой зоне высокочастотного излучения, он уже отдал свои тридцать лет Министерству обороны, и отдал за просто так, без какого-либо намека на королевский блеск в Гаграх. Внезапная злость охватила его.

— Нет! Человек намного тупее свиньи, — прохрипел он мрачно.

— Да-да! — обрадовался козлобородый. — Вы думаете, свиньи так безропотно относятся к тому, что их съедят? Нет! Они всячески стараются вызвать к себе отвращение и тем, что барахтаются в грязи, и тем, что пожирают только что рожденных детей… и знаете, успешно! Во многих восточных странах свинью кушать брезгуют… Ха-ха! Неправдоподобно? А как вы считаете, кто создает свинскую среду вокруг себя: сама свинья или среда ее в таковую обращает?

— Все взаимосвязано.

— То-то и оно! Я сразу догадался, что мы с вами сойдемся! — Директор снизил голос до полушепота. — Мир нуждается в реставрации, но никто не знает, как его реставрировать. Ресурсы истощаются, духовность падает. Человек превращается в волка. В этом отношении мои желуди открывают новую веху в истории человечества. Поверьте! — Козлобородый наклонился к самому уху поэта. — Голодному свобода не нужна. Голодный ищет, кому поклониться. Впрочем, желуди — это всего лишь условность. Я знаю тайну «нейтранилина»! При помощи него можно возбудить страсть к чему угодно: к траве, к листьям, даже к верблюжьей колючке, если хотите. Как видите, с такой перспективой человечество всегда будет сытым и счастливым!

Полежаев неприязненно отстранился и с тоской подумал: определенно новый Цезарь… Черт… И вдруг внезапно спросил:

— Скажите, а зачем вам нужен я?

Козлобородый, чуть-чуть отдышавшись, неопределенно ответил:

— Вы талантливый поэт…

— Уж не предлагаете ли вы мне стать вашим придворным стихотворцем? Но вы даже не спросили, способен ли я работать на заказ?

— Способны! — сказал козлобородый.

Полежаева разобрало веселье.

— Вы, вероятно, не знаете, что выполнять поэтические заказы не всем поэтам доступно. Для этого нужно иметь определенный склад ума, с несколько холопским уклоном. Вот чего у меня нет, того нет. Извините! Впрочем, я знавал одного товарища, который целиком посвятил себя этому. Правда, среди читателей он не снискал славы, зато от местных отцов получал все! Как же его фамилия? Черт! Забыл… Он еще возглавлял писательскую организацию. Да, как же? Дьявольщина! Еще он строчки воровал у молодых… Да, может быть, слышали?

Полежаев внезапно заметил, как покрылось пятнами лицо директора милосердного кооператива, как напряглась и затрепетала его жиденькая седая бороденка и как сам он сжался, точно вратарь перед штрафным ударом. И вдруг внезапный просвет сверкнул в кудрявой голове поэта. Черт! Да, это же бывший секретарь Правления!

Такого конфуза Полежаев не испытывал давно. Две минуты держалась гнетущая тишина, на третьей он не выдержал и рассмеялся.

— Словом, благодарю за доверие. Но извините, на заказ работать не умею. Душа не выносит тягомотины…

— Сумеете! — прошипел козлобородый.

Полежаев удивленно вскинул глаза и испытал новый порыв неприязни. Жесткий взгляд ущемленного самолюбия пробудил в поэте мушкетерскую гордость.

— Сказал же, не могу! Какие могут быть уговоры! Это даже зависит не от моей воли…

— Любая воля обезволивается! — сверкнул очками козлобородый.

— Только не поэта! — звонко воскликнул Полежаев, расправляя широкие плечи. — Может, вы уже меня считаете рабом своих желудей? Я плевать на них хотел! Я неделю их не жру! Да, они мне опостылели с первого дня!

Хлеставшая через край мушкетерская гордость неожиданно смешалась с поросячьим желанием откушать желудей. «Ой, не к добру!» — подумал Александр и почувствовал, как сумасшедше заурчало в желудке.

Козлобородый разразился самым безобразным и отвратительным смехом, которым может хохотать человек с ущемленным самолюбием, и, круто развернувшись на каблуках, бросил через плечо:

— Посмотрим!

Он удалялся прочь, и по его нервно подрагивающей спине Полежаев понял, что разворошил в нем столько дерьма, что оно непременно выплеснется и на него самого, и на милосердный кооператив, и на город, и на весь мир, который снова нуждается в реставрации.

— Посмотрим! — крикнул бывший секретарь Правления, садясь в свои белые «Жигули». Он подозвал Наташу, обронил ей в лицо что-то грубое и укатил со зловещим ревом.

Как мужчина может простить женщине все, кроме кривых ног, так и поэт может простить своему брату по перу любые пороки, но только не бездарные стихи. В одну минуту Полежаев проникся глубоким презрением не только к самому директору, но и ко всему его милосердному кооперативу. О каком милосердии может идти речь, если он не умеет даже рифмовать? — искренне удивлялся поэт. Как можно, так дубиноподобно запичкивая слова в шестистопные ямбы, метить себя в вожди?

Десять лет назад, когда Хвостов, секретарь Правления обломовских писателей, был на самом что ни на есть коне