Читаем без скачивания Искатель, 2001 № 02 - Журнал «Искатель»

Радостный гул поднялся над санаторием, и все закричали: «Что для этого нужно?»

— Для этого нужно будет написать заявление, — продолжала Наташа, — «Прошу уволить меня из кооператива «Возрождение» по собственному желанию». Но вы не пугайтесь! Это такая формальность…

Только никто не испугался и никто до конца не дослушал. Расхватав листы с ручками, отдыхающие разбежались по скамейкам писать заявления.

— Неужели переводитесь все до единого? — хитро ухмыльнулся парень, и тут же получил от Наташи локтем. — Что ж, в добрый час! Тем более что завтра новый заезд.

Санаторий «Ниф-Ниф» оказался в полутора часах езды по заросшим проселочным дорогам. Ехали на грузовике молча, тягостно, угрюмо посматривая по сторонам. Но когда въехали в дубовую рощу, у всех как-то странно заблестели глаза и странно зашевелились носы. Многие стали подниматься с мест с целью выпрыгнуть из машины, но сопровождающий одним окриком подавил народный подъем. Дубовая роща сменилась березовой, но желудиное настроение осталось. В недобром оживлении подъехали к огромным глухим воротам, от которых в обе стороны тянулся высокий противотанковый забор.

Через минуту группа вновь прибывших с удивлением осматривала заросший- пустынный лагерь с аккуратными бараками и огромной площадью посередине.

Их встретил широко улыбающийся небритый мужчина в белом халате и с нездоровыми мешками под глазами. От него крепко несло перегаром. Он жизнерадостно поприветствовал прибывших, нагло осмотрел женщин, громко икнул и заявил, что в их санатории не пишутся заявления. Заявления не пишутся, потому что они давно покончили с бюрократией, но по традиции новенькие поминают своих братьев-поросят, которых ежедневно режут на мясокомбинатах. На этих словах комендант прослезился и, снова внушительно икнув, пояснил, что откармливать живое существо желудями ради того, чтобы скушать его тело, не только бесчеловечно, но и глупо, что гораздо нравственней самим питаться этим бесценным дубовым продуктом.

Такая мысль пришлась всем по вкусу, команда «Наф-Наф» оживилась, но небритый комендант хрипло призвал к спокойствию. И в ту же минуту появился худой угрюмый старик в черной робе с огромной тележкой, доверху груженной желудями. Команду построили, вручили каждому по миске и объявили, что, прежде чем они съедят по своей порции, каждый должен будет хрюкнуть и тем самым воздать должное тем поросятам, которые бесправно погибли от ножа.

Команда «Наф-Наф» разразилась хохотом. Каждый подходил к тележке, дурачливо хрюкал, получал свою порцию и с жадностью ее проглатывал вместе с кожурой. Все это напоминало безобидную игру. Но когда остатки желудей были высыпаны на землю и после крикливой кучи-малы уничтожены, из бараков стали выходить небритые угрюмые существа с безобразными признаками ожирения. У всех этих людей глазки были заплывшими и зрачки в жирных щелочках совсем неосмысленными.

Когда они вышли, а их было не менее пятисот, началось тупое беспорядочное брожение. Они натыкались друг на друга, огрызались, а чаще — молчком расходились в разные стороны. И во всей этой бессмысленной толкотне чувствовалась нервозная атмосфера ожидания.

Полежаева впервые за эти дни охватил леденящий ужас, но ужас охватил исключительно Полежаева; его товарищи из прежней команды «Наф-Наф», уже разузнав, что через двадцать минут начнется раздача желудей, весело травили грубые анекдоты, не забывая при этом бдительно крутить головами. Вообще попахивало всеобщим сумасшествием, и поэт серьезно пожалел, что не послушал Наташу.

И вдруг радостный возглас пронесся над толпой. Народ оживился и устремился к воротам, откуда торжественно выезжал старый «зилок». С криком «ура» толпа расступалась, давая проход машине, и, когда она остановилась посреди площади, на кузов с желудями взобрался Хвостов. Он поднял руку, и установилась гробовая тишина.

— Братья! — воскликнул он. — Я делаю все возможное, чтобы вы могли питаться самой чистой пищей! Я помог вам распознать вкус этого великолепного королевского блюда! Братья, я не оставлю вас в беде, несмотря на то, что от вас отвернулось государство, общество, отвернулся весь мир! Великая Российская держава, кроме нар и решеток, ничего вам не сможет предложить, но я костьми лягу, чтобы вы были сытыми и счастливыми! С каждым днем, братья, доставать желуди становится все трудней, потому что враги не упускают возможность вставить палки в колеса.

Рев негодования ошарашил каждый закуток милосердного лагеря «Ниф-Ниф». Глаза толпы налились кровью.

— Но я, — продолжал. Хвостов, — сделаю все возможное, чтобы ни одна свинья не потревожила ваш покой. Я готов до конца стоять за вас! Но готовы ли и вы в трудный час также постоять за меня?

Тысячи глаз, еще секунду назад наполнившиеся слезами, опять свирепо налились кровью. Новый звериный рев потряс лагерную площадь и качнул верхушки берез.

— Спасибо! — с чувством воскликнул Хвостов. — Скоро придет ваше время!

В ту же секунду Хвостов, энергично зачерпнув лопатой первую порцию желудей, швырнул ее в толпу. И вдруг дружное отвратительное хрюканье раздалось со всех сторон, и Полежаев почувствовал, как у него на голове, словно клубок червей, зашевелились волосы. Это ужасно, когда пятьсот взрослых мужчин и женщин без какого-либо намека на юмор издают утробные поросячьи звуки. А Хвостов продолжал швырять в толпу лопату за лопатой любимое поросячье лакомство.

— Жрите! — восклицал он. — Жрите за мое здоровье, свиньи!

Толпа взбесилась. Кое-где дрались, кого-то уже затаптывали, а козлобородый, вошедший в азарт, весело хохотал на кузове «ЗИЛа».

С Полежаевым что-то произошло. Расшвыряв по пути людей, он запрыгнул на высокое крыльцо административного домика и истошно закричал:

— Сто-о-ойте!

Его крик был таким пронзительным, что вся эта неуправляемая свиноподобная масса замерла и повернула к нему головы. Воцарилась жуткая тишина.

Полежаев, не ожидавший, что прикует к себе внимание всего этого сброда, растерялся. С минуту он молча смотрел на толпу и тяжело дышал, затем взял себя в руки.

— Слушайте! — звонко воскликнул он. — Вы же люди! Где ваше человеческое достоинство? Посмотрите на себя со стороны! Это отвратительно…

Полежаев перевел дыхание и указал пальцем на Хвостова.

— Он купил ваше человеческое достоинство! Купил за горстку свинячьего корма. Только он заботится не о вас! Ему наплевать на вас! Ему хочется властвовать.

Толпа смотрела на поэта тупо и безмолвно, и было непонятно, осмысливает она слова оратора или наоборот? Наконец и Хвостов, оправившись от ошеломления, медленно выпрямился и вдруг визгливо вскрикнул, указав пальцем на поэта:

— Вот он! Один из ваших врагов!

Третий звериный рев перекрыл все предыдущие и сотряс рощу в радиусе километра. Сумасшедшая толпа дико ринулась на оратора.

Звезды посыпались из глаз поэта. Он тупо ощутил, как полетело его бедное тело в толпу, словно в бушующее море, как понесла его злобная стихия кулаков и ног, точно смытого с палубы пловца. Он чувствовал, как крошатся зубы, трещат