Читаем без скачивания Шестой прокуратор Иудеи - Владимир Паутов

– Мыслимо ли, в священном городе терпеть нам такие безобразия от какого-то безродного бездельника! Гнусный бродяга! Он что о себе возомнил? Считает, что он мессия? Чего доброго он и нас потребует убрать! Да, он самый настоящий бунтовщик! Смутьян! Богохульник! Отступник! Вздёрнуть его! Забить камнями! Камнями! До смерти! Куда смотрит прокуратор? Немедленно изловить разбойника! Пусть прокуратор принимает меры! Жаловаться в Рим надо! В Сенат! Нет! Прямо кесарю!.. – всегда степенные и выдержанные члены Синедриона в тот ранний час кричали, ругались и шумели, словно торговцы на базарной площади. Каиафа поначалу даже растерялся от такого неистового напора священников. Он не знал, что ответить им и как успокоить разбушевавшихся своих соплеменников, а потому умоляюще, как бы ища помощи и поддержки, посмотрел на своего тестя, который в этот миг, плотно поджав тонкие губы, молча взирал на происходившее в доме своего зятя столпотворение. Выждав некоторое время, и, видимо, что-то решив про себя, Ханан, наконец, поднял руку и крикнул:

– Тише! Дайте сказать!

Хотя голос его был не громким, но все тут же притихли, ибо уважали бывшего первосвященника и знали, что плохих советов он никогда не давал. Да, и смуты всякой при нём среди правоверных было куда меньше, ибо люди боялись Ханана, а если и возникали какие волнения, то расправа не заставляла себя долго ждать.

– Каиафа, – обратился Ханан к своему зятю, – нам надо съездить с тобой к прокуратору Понтию Пилату в Кесарию. Сам-то он не скоро прибудет в Иерусалим. Мы должны от него твёрдо потребовать, чтобы он немедленно схватил самозванца и передал его нам, в Синедрион! Ведь за порядок он отвечает? Вот пусть и принимает меры! Путь предстоит не близкий, поэтому выезжать надо сегодня же!

Первосвященник уважал и даже немного побаивался своего тестя, особенно за его жёсткий характер, неуступчивость и злопамятность. Поэтому, дабы не стать врагом самого близкого родственника, которому был обязан своим нынешним, высоким положением и благополучием, тут же согласился с предложением Ханана немедленно выехать к римскому прокуратору, хотя и были у него кое-какие сомнения на этот счёт. Только вот высказывать он их опасался, дабы не навлечь на себя гнев своего грозного тестя. А ведь предчувствия не обманули первосвященника Каиафу, ибо тот их визит оказался действительно безрезультатным. Я отказал им в помощи, и оба жреца вернулись ни с чем, если не считать, конечно, затаённого раздражения и злобы. Неведомо мне было тогда, что именно после той нашей встречи в голове бывшего первосвященника родился адский план моего устранения.

Старый жрец долго ехал, не проронив ни слова, но чем дальше Ханан удалялся от Кесарии, тем быстрее менялось его настроение, и спустя некоторое время он даже улыбнулся, взглянув на своего зятя, пребывавшего в весьма расстроенных чувствах после аудиенции. Изменение в настроении тестя не осталось не замеченным для первосвященника Каиафы.

– Отец, отчего ты так радуешься, коли, прокуратор просто выставил нас вон? – искренне удивился он.

– Его отказ был предсказуем! По действующим законам империи самозванный пророк не преступник, ведь только по нашему Закону он достоин смерти. Вначале я тоже расстроился как и ты, но, подумав, решил, что отказ прокуратора – это та самая совершённая им роковая ошибка, которую мы ждали долгих четыре года. Теперь все наши с тобой замыслы могут осуществиться, но осталось всего лишь приложить небольшие усилия, чтобы окончательно загнать римлянина в угол. Этот болтун из Галилеи теперь нам очень необходим. Нужно только задержать его, а там…

– А там я даю голову на отсечение, что бродяга живым из Иерусалима не уйдёт. Я заставлю прокуратора утвердить Галилеянину тот приговор, который вынесет Синедрион, – эхом отвечал своему тестю Каиафа. Путь до Иерусалима был долгим, а потому они ещё не один раз успели всё подробно обсудить и прикинуть, как им надо действовать, чтобы я, прокуратор Иудеи, не смог бы помешать осуществлению задуманного ими плана. А план тот был действительно до гениальности прост.

– Самозванца после задержания мы приговорим к смерти. Синедрион ведь возражать не будет, в этом сомнений нет, – обсуждали жрецы. Они разговаривали почти шёпотом, будто кто их мог бы подслушать в этой пустынной местности, протиравшейся почти до самого Иерусалима, – по нашему Закону бродяга за свои богопротивные речи заслуживает смерть. Нужно повести дело так, чтобы прокуратор не смог бы отказаться от утверждения приговора. Толпу следует подготовить, да и свидетелей заранее найти да подучить, что и как им говорить! Мы поставим Пилата перед выбором: или он с нами, или против нас, но для него сие будет означать и против Рима. Он не сможет вырваться из ловушек, которые мы расставим на его пути. Ему не останется другого выхода кроме как стать нашим союзником. Мы решим сразу две задачи: и самозванцу укоротим язык, и народу покажем свою силу. Казнь же бродяги из Галилеи станет и для других болтунов хорошим уроком. Теперь дело за тобой, Каиафа! Остаётся только схватить преступника.

«Ничего себе только? – печально подумал первосвященник, – всего лишь схватить! Да где его найти? Как заманить и опознать? У кого узнать, где живёт? Галилея большая и народ его любит, поэтому схватить самозванца там не удастся. Попросить тетрарха Антипу? А если откажет? Опять золото давать? Из своего сундука?»

– Ничего, Каиафа, – успокоил Каиафу Ханан, словно догадался о сомнениях, мучавших зятя, – ты сможешь найти и схватить бродягу по прозвищу Галилеянин. Бог поможет тебе!

План жрецы придумали хороший, обговорили все детали, но оставалась всего одна мелочь, как заполучить в свои руки Иисуса из Назарета? И этот самый сложный вопрос Каиафа должен был решать самостоятельно.

Шли дни и недели, проходили месяцы, минул год, шёл уже второй с того самого момента, как Ханан и Каиафа задумали свою коварную интригу против меня, римского прокуратора в Иудее, но всё оставалось без изменений. Первосвященник буквально извёлся, размышляя, где и как схватить ему самозванного пророка, однако, ничего особенного придумать не мог. Его приводило в ярость собственное бессилие.

«Надо действовать, действовать, но как? Не могу же я выслать храмовую стражу в Галилею, дабы схватить преступника. Да, никто и не позволит мне сделать это там!» – обречёно думал Каиафа.

Он не знал, как и где найти проповедника. Первосвященник тяжело вздыхал, ибо прекрасно понимал всю безнадёжность ситуации, а жаловаться ему было некому. Искать сочувствия у членов Высшего совета означало признать собственное бессилие и после этого добровольно покинуть свой высокий пост. Отношения Каиафы с Синедрионом постепенно ухудшались, так как жрецы всё громче роптали и всё чаще ругали первосвященника. Тесть его, Ханан, так же при каждой встрече жёстко порицал зятя за бездействие, и ко всем этим бедам и невзгодам ещё одна напасть навалилась нежданно-негаданно на Иосифа Каиафу. Сон, мерзкий и жуткий, вдруг начал досаждать жрецу, отчего настроение его становилось ещё более отвратительным. Правда, кошмар тот приходил не каждую ночь, но коли приходил, то продолжался до самого утра, не давая Каиафе возможности проснуться, крепко держа его в своих объятиях, а потому вставал первосвященник не выспавшийся, больной, разбитый и злой. Оттого и задерживался он подолгу в Храме, чуть ли не до рассвета, дабы обмануть ночным своим бдением кошмар приходящий, отдыхая же светлым днём. Иногда это получалось, и тогда первосвященник воздавал благодарную молитву Богу. Но не сам кошмар волновал Каиафу, а более всего тревожила жреца мысль о том: «Сон ли то был вообще, или видение, а может явь?» Никак не мог он понять этого и разобраться в своих сомнениях, поэтому и переживал более всего. А снилось ему вот что:

Идёт будто бы он из дома своего в Храм. Торопится. А утро раннее. Прохладно. Улицы города безлюдны. Кругом так тихо-тихо, даже птицы не поют, и облака на небе застыли, хотя ветер сильными порывами налетает и гнёт деревья к самой земле. Смотрит первосвященник на восток и удивляется, вроде солнцу пора уже давно взойти, но его всё нет, и ночь как бы вновь возвращается обратно, ибо небо вдруг начинает хмуриться и темнеть. Прошло мгновение, и заволокло его мрачными грозовыми облаками. Опускаются эти чёрные тучи чуть ли не на самые городские крыши. Молния в них яркая сверкает. Гром яростно гремит. Вдруг видит Каиафа, как восходит на Храмовую гору какой-то незнакомый человек в белых одеждах и приближается к самому Храму. Откуда появился тот незнакомец, непонятно, словно из грозовых туч спустился.

Неожиданно, прямо на глазах первосвященника, пришелец начинает расти, увеличиваться в размерах и, вскоре превратившись в исполина, голыми руками принимается крушить храмовые стены и пристройки. Камни огромные, тяжелые, а под ударами человека того в белых одеждах рассыпаются в прах, будто сделанные из песка. Первосвященник что-то кричит, рвёт на себе одежды, заламывает руки, но не слышит его сокрушитель Храма за шумом бури и грохотом рушившихся стен. Буквально прошло всего мгновение, и от некогда мощного и огромного каменного здания осталась одна лишь груда обломков да черепков с поблескивающими между ними золотыми и медными плитками.