Читаем без скачивания Бард - Мария Галина

Ингкел один из всей толпы не кричал, но в глазах его стояли слезы.

– Это была замечательная песня, Фома, - сказал он. - Я сомневался в тебе. Прости. Ты лучший бард, что у нас был.

– Я спел песню мира, - вздохнул Фома, усталый и опустошенный. - Я все-таки спел песню мира.

– После такой песни воины ринутся в битву как водяные кони, - согласился Ингкел. - Такого еще никогда не было. Ты погляди на них!

– Но я не пел песню битвы, - слабо возразил Фома. - Я пел песню любви.

– Маленький мальчик, - нежно сказал Ингкел и поцеловал его в плечо, - маленький мальчик. Песня любви и есть песня битвы. Как можно убивать врагов, не любя их? И ты прав, что сломал свою арфу, - продолжал он, - такую песню невозможно повторить. Это вершина. Другие барды будут петь об этом столетиями…

И тогда Фома заплакал.

– Я маленький мальчик, - говорил он сквозь слезы. - Ты прав, Ингкел, я просто маленький мальчик. Что я наделал, Ингкел, что я наделал?

Но крики воинов заглушали его слова… …От лодок, плясавших на волнах выжженной Дельты, рябило в глазах. «Я сделал что-то ужасное, - думал Фома. - Она что-то сделала со мной тогда, я был маленьким и стал большим. Но не совсем большим. Я ничего не понял».

– Если бард поет, - сказал Ингкел, - это открывается всем. Новое знание приходит через барда. Ты пел про ваших дочерей-сестер. Это правда?

Фома пожал плечами. У них в классе было десять мальчишек и тринадцать девчонок. Девчонок всегда больше. Это всем известно.

– И мы все сможем стать старшими?

– Я не знаю, Ингкел, - с тоской проговорил Фома. - Я пел не про это. Я пел про любовь. Ингкел, как объяснить, вот ваше племя… вот племя людей… я как мост между вами. Люди не могут выжить в Дельте, они слишком привязаны к своим машинам… а кэлпи не могут бесконечно воевать просто ради войны. Вы нужны друг другу.

– Ты пел именно об этом, маленький бард, - сказал Ингкел.

– Почему ты называешь меня так? Совсем как она.

– Потому что я люблю тебя, маленький бард, - Ингкел улыбнулся. - Ты спел прекрасную песню. Такой у нас еще не было.

– И поэтому вы идете воевать.

– Конечно, - сказал Ингкел. - Как же еще. Прекрасная песня, прекрасная битва.

Ночь была глухой и черной. «Кэлпи умеют вызывать тучи, - подумал он, - умеют приказывать ветру, умеют говорить с деревьями… И я так и не узнал, как это у них получается».

– Вы все погибнете, - сказал он, - и люди погибнут. Не все, но многие.

– Кто не погибнет, станет старейшим, - ответил кэлпи. - Таков закон. А у вас есть дочери-сестры.

«Вряд ли Доска похожа на дочь-сестру, - подумал он. - Или мать. Или маленькая сопливая Лисса».

– У людей нет дочерей-сестер, - сказал он безнадежно, - у них есть просто дочери. И сестры.

– Вы удивительное племя, - нежно сказал Ингкел. й воины в лодках, грозные воины кэлпи, застучали древками копий о днища лодок. И закричали:

– Веди нас, бард!

«Что я наделал, - думал Фома. - У меня больше нет арфы.

Но она, - подумал он, - она теперь королева, а королева может приказать. Нужно найти правильные слова для одного-единственного слушателя, а я - ее бард. Нужно найти слова любящего для любящей. И она прикажет остановить войну. Она королева. Она поймет меня». Он вновь сердито потер глаза. Черные точки лодок парили в мутной пелене.

«Это от слез, - подумал он, - это от слез…»

Он обернулся к Ингкелу.

– Я должен вернуться, - сказал он, - к ней. На остров.

– Бард не должен входить к королеве. Только к дочери-сестре. А новым дочерям-сестрам еще предстоит появиться.

– Оставайся в лодке, Ингкел, - велел Фома. - Я вернусь.

– Мы будем ждать тебя, маленький бард. Но не тревожь ее. Ты чужак, а я знаю, что говорю.

– Я бард, - сказал Фома и спрыгнул в воду.

Крохотные полупрозрачные мальки прянули в стороны от его сапог. Они уцелели и дадут начало новому рыбьему племени Дельты. Быть может, среди них крохотный водяной конь, как знать? Он ступил на прибрежный песок, и песок зашуршал под его ногой.

Золотоглазки вились вокруг его головы.

«Как странно идет здесь время, был день, а уже ночь. Быть может, я уже не могу отличить день от ночи? В плавнях такой дым…»

Зеленый туннель в ивняке на сей раз оказался низким и широким, своды его светились… Что-то перегородило ему дорогу. В этом зеленоватом сумраке ему потребовалось подойти совсем близко, чтобы увидеть, что это такое там лежит.

Это был мертвый старший.

Он лежал скрючившись и оттого казался меньше. Корявые руки судорожно сжаты, ноги-корни согнуты в коленях и подтянуты к бугристому животу - он был словно огромное взрослое насекомое, застигнутое морозом. Фома заставил себя прикоснуться к нему. Теплый, но это была теплота мертвого сухого дерева. Казалось, поднеси спичку - и он вспыхнет чистым белым пламенем. Неужели старшие тоже дерутся насмерть, здесь, среди цветов и изумрудных мерцающих светляков?

Он осторожно обошел тело.

Чуть дальше на тропинке, поросшей цветами-тройчатками, он увидел еще одного старшего, темную груду, щель рта разомкнута в последнем усилии, пальцы сжаты в кулаки, огромные кулаки, величиной с голову взрослого кэлпи.

– Остров, - сказал Фома, - это ты их убил, остров? Зачем?

Дальше он наткнулся еще на одного. Все, все старшие лежали здесь, точно мухи, застигнутые морозом, точно обломки дерева, выброшенные бурей на берег. Он шел дальше, обходя эти обломки, сопровождаемый стайкой золотоглазок, и там, в конце зеленого туннеля, устланного мертвыми телами, была она.

Она сидела на подушке зеленого мха, белая, светясь в зеленом полумраке.

– Ф-фома, - сказала она, и лицо ее исказилось в мучительном усилии.

Он молчал. Потом упал на колени и зарылся лицом ей в волосы.

– Любимая, - сказал он. - Королева! Что мне делать? Как спеть им мир? Как остановить их? Я спел им песню любви, и теперь они собираются убивать врага, которого любят. Они убьют наших мужчин и возьмут наших женщин… Их тысячи, и они готовы к смерти. Я увел их от удара, а они теперь ударят сами. Там, на Территориях - мои отец и мать. Я видел ее, когда пел твоим воинам песню битвы, - она поседела. Я видел отца, его гложет предчувствие смерти. Если фомо-ры пойдут на приступ - погибнут все. Он умрет, моя королева. Все умрут.

– Неважно, - сказала она, - иди сюда.

И такая сила была в ее голосе, что в голове у него вспыхнул ясный, отчетливый, как песня, зов, и он не смог противостоять этому зову.

Он обнял ее, она была горячая и липкая, его ладони вдруг оказались в какой-то вязкой слизи, все ее тело источало вязкую слизь, и еще она была разбухшая, словно белая рыба, и она дышала часто, словно рыба, вытащенная из воды, и губы ее были круглыми и белыми, и силились вытолкнуть слова…

– Ф-фома, - сказала она, и глаза ее открылись. Они были пустыми и блестящими, словно два жестяных кругляша.