Читаем без скачивания Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов - Сергей Цыркун

«Правда» ежедневно публиковала резолюции парторганизаций с осуждением Троцкого за «нарушение обещаний», якобы данных им XIII съезду, о прекращении оппозиционной борьбы. Троцкого изображали мятежником и обманщиком. Подготовленное Бубновым всесоюзное совещание армейских политработников потребовало отставки Троцкого с поста главы военного ведомства. Все завершилось в январе 1925 г. Январский Пленум в очередной раз обвинил Троцкого в «ревизии марксизма», осудил за борьбу против большинства ЦК, признал невозможной его работу в Реввоенсовете и сместил его с поста наркомвоенмора, одновременно предупредив о возможном исключении из Политбюро и даже из ЦК в случае дальнейшего невыполнения партийных решений. Во главе Реввоенсовета и наркомата по военным и морским делам его сменил сорокалетний Михаил Фрунзе, а заместителем Фрунзе стал зиновьевец Михаил Лашевич.

Ягоду «литературная дискуссия» занимала мало. Крайне некультурный, малограмотный, он ничего не понимал в партийных дискуссиях и был полностью поглощен борьбою за власть. Его политический кругозор, если можно так выразиться, хорошо иллюстрирует собственноручная записка Ягоды, приложенная к протоколу решения Коллегии ГПУ об утверждении Положения о почетном знаке «ВЧК — ОГПУ». Вот что начертал Ягода: «Почетный знак есть круговая порука всех носящих его в безграничной преданности делу революции. Какая же может быть круговая порука, когда основное условие спайки прервано награждением знаком безпартийным каковая повлечет за собой нежелательные последствия».[196] Ключевые слова здесь «круговая порука», «спайка» — вот что виделось Ягоде главным в работе; перед нами типичный представитель кланового подхода к руководству органами госбезопасности.

Пока «семерка» в печати громила Троцкого, в услугах ОГПУ в Кремле не особенно нуждались. Видимо, поэтому в тот период начинается массовый наплыв чекистов в самые различные отрасли государственного управления. Мы уже видели, как Ксенофонтов перешел в аппарат ЦК, Уншлихт в военное ведомство, Яковлева в сферу образования. Точно так же Лацис перешел в коллегию Наркомзема, Манцев стал замнаркома финансов и т. д. Вероятно, Дзержинскому проще было управлять народным хозяйством с использованием дисциплинированных, преданных ему руководящих чекистских кадров. Еще 31 марта 1921 г. он издал Приказ по кадровым вопросам, параграф 6-й которого гласил: «При переходе сотрудников ЧК в другие советские учреждения упомянутые сотрудники не должны прерывать связи с ЧК, а, наоборот, всеми мерами помогать последним. Изучив детально структуру того учреждения, в котором они работают, и о всех замеченных недостатках и преступных деяниях регулярно сообщать в местный орган ЧК, поддерживая постоянно связь».[197] 24 мая 1922 г. был предусмотрительно подписан Приказ ОГПУ № 88 / СС «Об использовании бывших сотрудников органов ГПУ», который предписывал всякому сотруднику ГПУ при переходе на другую работу в обязательном порядке становиться на учет в Секретный отдел, который должен был «в будущем поддерживать с ними организованную связь и использовать в целях секретной работы и осведомления».[198]

Некоторые сотрудники ГПУ, переводимые в различные партийные и советские учреждения, даже формально не прерывали при этом свою службу в ГПУ. М. П. Шрейдер, например, пишет, что был направлен на работу в Совкино,[199] однако его подлинной задачей при этом являлось выявление собраний троцкистов, которые собирались по ночам в кинотеатрах.[200]

Такого рода совместители одновременно выполняли роль кураторов соответствующего гражданского ведомства со стороны ОГПУ. Так, например, в Наркомвнешторг на должность начальника одного из отделов Дзержинским был поставлен Александр Эйдук — один из немногих латышей, еще остававшихся в ОГПУ. В сборнике «Улыбка ЧК» он опубликовал свои стихи:

Нет большей радости, нет лучших музык,чем хруст ломаемых костей и жизней.Вот отчего, когда томятся наши взорыи начинает страсть в груди вскипать,черкнуть мне хочется на вашем приговореодно бестрепетное: «К стенке, расстрелять!»

Дзержинский ценил его за совершенную неподкупность и фанатичную преданность делу революции. По зданию Наркомвнешторга в Милютинском переулке он расхаживал в меховой оленьей шапке «и с болтающимся в деревянном чехле громадным маузером…» При этом он был подчеркнуто вежлив, очень трудолюбив и старателен. В воспоминаниях замнаркомвнешторга Г. А. Исецкого содержится любопытная зарисовка:

«Как-то он засиделся у меня до 11–12 часов вечера. Было что-то очень спешное. Мы сидели у моего письменного стола. Вдруг с Лубянки донеслось (ветер был оттуда): «Заводи машину!» И вслед за тем загудел мотор грузовика. Эйдук застыл на полуслове. Глаза его зажмурились, как бы в сладкой истоме, и каким-то нежным и томным голосом он удовлетворенно произнес, взглянув на меня:

— А, наши работают…

Тогда я еще не знал, что означают звуки гудящего мотора.

— Кто работает?., что такое? — спросил я.

— Наши… на Лубянке… — ответил он, сделав указательным пальцем правой руки движение, как бы поднимая и опуская курок револьвера. — Разве вы не знали этого? — с удивлением спросил он. — Ведь это каждый вечер в это время… «выводят в расход» кого следует…

Холодный ужас прокрался мне за спину… Стало понятно и так жутко от этого понимания… Представились картины того, что творилось и творится в советских застенках… Здесь рядом, чуть-чуть не в моей комнате…

— Какой ужас! — не удержался я.

— Нет, хорошо… — томно, с наслаждением в голосе, точно маньяк в сексуальном экстазе, произнес Эйдук, — это полирует кровь…

А мне казалось, что на меня надвигается какое-то страшное косматое чудовище… чудовище, дышащее на меня ледяным дыханием смерти… Оно гудело за окном моей комнаты, где я жил, работал и спал…

Гудела Смерть…».[201]

В минуту откровенности Дзержинский сказал писателю Вересаеву: «Тут лучше погубить десять невиновных, чем упустить одного виновного. А главное, — важна эта атмосфера ужаса, грозящая ответственность за самое отдаленное касательство. Это и есть террор… Бесследное исчезновение в подвалах… обывательская масса при таких условиях не посмеет даже шевельнуться, будет бояться навлечь на себя даже неосновательное подозрение».[202]

Попутно Дзержинский 31 марта 1924 г. направил письмо Менжинскому с предложением провести еще одну повальную чистку, охватив ею всех сотрудников ОГПУ. Он предлагал Менжинскому выяснить применительно к каждому сотруднику такие вопросы, как «болтливость сотрудника», «выпивает ли и если да, то с кем», «падок ли к бабам или падка ли к мужчинам» и т. п.[203] Однако сам факт того, что подобный вопрос ему пришлось обсуждать с Менжинским с помощью переписки, показывает его занятость в Политбюро и ВСНХ и невозможность самостоятельно заняться вопросами ОГПУ.

Все эти чистки и перемещения давали Ягоде возможность собирать свой клан лично преданных ему людей, которым можно будет поручать деликатные «заказы», поступающие из Кремля по мере обострения внутрипартийной борьбы. О том, что такие «заказы» скоро поступят, нетрудно было догадаться по накалу происходящих в Кремле и на Старой площади столкновений. В этом вопросе Ягода проявил себя способным учеником Дзержинского, который еще в 1920 г. наставлял его: «Если приходится выбирать между безусловно нашим человеком, но не совсем способным, и не совсем нашим, но очень способным, у нас в ЧК необходимо оставить первого».[204]

Помимо Дерибаса и Агранова, в окружении Ягоды появляются и другие услужливые люди. Среди них заслуживает упоминания Карл Паукер, в прошлом фельдфебель 1-го уланского полка австро-венгерской армии, во время мировой войны попавший в русский плен и этапированный в Среднюю Азию. Парикмахер и портной, он перебивался случайными заработками, но сразу после Октябрьской революции Паукер становится сотрудником Самаркандского военкомата, затем председателем полевого трибунала. Человек без каких-либо моральных принципов, он устремился в Москву делать карьеру и с сентября 1920 г. был зачислен в ВЧК. Всего несколько дней поработав следователем в Особотделе, он попался на глаза Ягоде и стал сотрудником для особых поручений. Ягоде, очевидно, понравился ловкий и шустрый порученец. В качестве новогоднего подарка он с 1 января 1921 г. переводит его на руководящую работу — заместителем начальника 15-го спецотделения Особотдела, которое занималось контрразведывательной работой против стран «Большой Антанты». Ему тем легче было провести это назначение, что ловкач Паукер одновременно подвизался в качестве личного брадобрея Менжинского.[205]