Читаем без скачивания Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов - Сергей Цыркун

Котовского в серьезном деле, возможно, и ОДОН ОГПУ не смогла бы остановить. К тому же Фрунзе, похоже, решил перевести его в Москву инициативно, без предписания Совнаркома и аппарата ЦК. Через 12 лет, выступая на Высшем Военном совете, Сталин не мог сдержать своего раздражения: «Возьмем Котовского, он никогда ни армией, ни фронтом не командовал. Если люди не знают своего дела — подите к черту, у нас не монастырь».[219] Ягода должен был обезвредить его примерно так же, как шестью годами ранее Троцкий обезвредил Щорса. Для Ягоды, человека с психологией уголовника, это не составило особой проблемы. Мы, наверное, никогда уже не узнаем, каким образом все это было организовано, можно лишь сопоставить некоторые факты. Жизненный путь Котовского прервал выстрел Майорчика Зайдера летом 1925 г., когда Котовский сдал корпус преемнику и готовился к выезду в Москву. Зайдера осудили всего лишь к десяти годам лишения свободы, причем в харьковской тюрьме он был назначен завклубом с правом свободного выхода в город, а через два года освобожден. Котовцы во главе с неким Вальдманом подстерегли его, задушили и положили на рельсы, чтобы имитировать несчастный случай; из-за опоздания поезда убийство скрыть не удалось; Вальдмана расстреляли.[220] Котовский был застрелен 6 августа 1925 г., а 22 августа скромный помполит Инспекции войск ОГПУ М. Штколянд-Гай становится начальником политотдела войск ОГПУ. Что это: награда за причастность к убийству Котовского? Вскоре он станет командиром ОДОН (к тому времени она будет называться дивизией имени Дзержинского). К Гаю мы еще вернемся. С середины 20-х годов он все более втягивается в «ближний круг» Ягоды.

Вслед за Котовским настало время покончить и с самим Фрунзе. Тот истребовал для изучения дело по факту убийства Котовского. В его окружении роились слухи, что Котовского убрали по заданию из Москвы.[221] Две автомобильные аварии, в которые Фрунзе попал летом 1925 г., не причинили ему вреда. 28 августа на станции Перово погиб под колесами маневрового паровоза его старый друг, председатель Авиатреста В. Н. Павлов. Через несколько дней, в первых числах сентября, Фрунзе в третий раз выпал из автомобиля. Его порученец Карпович «случайно», как гласит официальная версия, застрелился насмерть из ружья, находясь в движущемся автомобиле.

Фрунзе не брала смерть, хотя она кругами ходила вокруг него. Членам Политбюро он казался все опаснее. Ягоде предстояло проявить себя в новом качестве: организовать «медицинское» убийство под предлогом якобы плохого здоровья Фрунзе, хотя сам наркомвоенмор уверял, что чувствует себя хорошо. На сей раз все выходило намного труднее, чем с Котовским. Главврач Кремлевской больницы А. Ю. Канель высказалась категорически против хирургической операции. К ее мнению присоединился лечащий врач Розанов. Среди членов Политбюро тоже не было единства. Многое зависело от позиции Председателя Коминтерна. Зиновьев считал Фрунзе своим человеком и, вероятно, склонялся к тому, чтобы использовать его и Дзержинского в предстоящей схватке с Бухариным. Его поддерживали Каменев и еще один член Политбюро, Томский, который на почве личной дружбы высказался против операции Фрунзе.

5 октября в Швейцарии открылась Локарнская конференция с участием Англии, Франции, Германии, Польши и ряда других европейских государств. В Москве подозревали, что подлинной целью конференции является создание антисоветской коалиции. Внимание Председателя Коминтерна, естественно, оказалось поглощено наблюдением за подготовкою и ходом конференции. Именно в тот день в Москве началась обработка Дзержинского, которого уже поздним вечером убедили покинуть лагерь Зиновьева и перейти на сторону большинства Политбюро, о чем он написал «горячечное письмо» в ту же ночь.[222] Узнав о том, что Дзержинский переметнулся на сторону Бухарина, Зиновьев изменил точку зрения и решил пожертвовать Фрунзе, заменив его более лояльным Лашевичем. Сталин и Зиновьев вызвали к себе доктора Розанова и настояли, чтобы он готовился к операции. Фрунзе теперь был обречен и чувствовал это. Навестившей его жене Томского он сказал: «Чувствую, Мария Ивановна, что на смерть иду. А ведь умирать-то не хочется».[223]

Надзор за подготовкою к операции и даже за ее проведением осуществляли работники Лечсанупра Кремля (это управление возглавлял в то время Павел Обросов). Лечсанупр, как и весь обслуживающий кремлевских вождей аппарат, курировал секретарь Президиума ВЦИКа, друживший со Сталиным еще со времен бакинского подполья, Авель Енукидзе. По линии ОГПУ, похоже, куратором операции выступил Я. Агранов,[224] в то время уже близкий к Ягоде сотрудник Секретного отдела СОУ ОГПУ. Анестезиологом при операции был назначен врач Очкин, который ввел Фрунзе сначала эфир, а затем чрезмерную дозу хлороформа, что уже в то время в хирургической практике считалось недопустимым. Сочетание этих препаратов вызвало такое воздействие на организм наркомвоенмора, что он умер от сердечной недостаточности (31 октября).

Вскоре без объяснения причин подвергся аресту некий доктор Холин — вероятно, либо знавший какие-то подробности подготовки операции и неосторожно рассказавший кому-то о них, либо пытавшийся что-то выяснить. До сих пор не установлено, по какой именно причине смерть Фрунзе сыграла трагическую роль в судьбе Холина, но он исчез навсегда.[225] Проводившие операцию доктора Розанов, Греков и Мартынов благополучно дожили до 1934 г. — того года, в котором с новой силою начал раскручиваться маховик массовых репрессий. Едва начался год, как внезапно от заражения крови умер доктор Мартынов. Не прошло и трех недель, как за ним последовал Греков — предположительно, от острой сердечной аритмии. На его похоронах Розанов в каком-то мистическом ужасе говорил: «На нас, хирургов, налетел ужасный циклон, мы подряд теряем близких, дорогих товарищей; при всей нашей хирургической выдержке трудно справляться с собой…».[226] Трудно сказать, видел ли он за трудно объяснимыми смертями коллег руку Ягоды или Агранова; может быть, ему пригрезилась тень Фрунзе, призвавшего своих врачей на тот свет. Но так или иначе и он не пережил тот год, умерев от острой сердечной недостаточности. Бывшего начальника Лечсанупра Обросова расстреляли, как и Енукидзе. Хуже всех пришлось кардиологу Плетневу, который проводил Фрунзе реанимационные мероприятия, до последнего борясь за жизнь пациента. Его провели через три фальсифицированных судебных процесса, позорили в печати и на собраниях врачебной общественности, лишили звания заслуженного деятеля науки, в газетах объявили 65-летнего врача половым извращенцам, якобы кусающим пациенток за грудь, причем в качестве «потерпевшей» использовали внештатную сотрудницу НКВД, числившуюся репортером газеты «Труд», которую очевидец описывает такими словами: «Это была женщина лет сорока, с удивительно непривлекательной и неопрятной внешностью. Длинная, какая-то затрепанная юбка, башмаки на низком стоптанном каблуке; выше среднего роста, брюнетка сального вида, с неопрятными космами плохо причесанных волос; пухлое, смуглое лицо с толстыми губами. Один вид ее вызывал желание поскорее освободиться от ее присутствия. И вдруг оказалось, что она — это и есть г-ка Б., девственная жертва похоти профессора П., «насильника, садиста»! Узнав об этом, я говорил, что кусать ее можно было только в целях самозащиты, когда другие средства самообороны от нее были исчерпаны или недоступны. Тем не менее, профессор П. был судим за этот «варварский» поступок и за нанесение увечий и осужден на 2 года».[227] После этого Плетнева еще раз осудили, теперь уже как «врага народа», на 25 лет лишения свободы, держали в политических тюрьмах Златоуста, Владимира, Орла, а затем расстреляли «за антисоветскую агитацию в тюрьме».

Зато непосредственный виновник смерти Фрунзе Очкин сделал неплохую карьеру. Не понеся никакого взыскания за свою вину в смерти пациента, он возглавил хирургическое отделение Кремлевской больницы, без защиты диссертации получил степень доктора медицинских наук, потом звание профессора, стал депутатом Моссовета. По распоряжению Совета министров СССР во дворе московской Боткинской больницы ему установлен памятник.

На похоронах Фрунзе 3 ноября Сталин прямо объявил, что 1925 год «вырвал из нашей среды целый ряд руководящих товарищей. Но этого оказалось недостаточно, и понадобилась еще одна жертва. Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто спускались в могилу».[228] Эти слова и мрачный намек Сталина, без сомнения, глубоко запали в душу присутствующих и должны были охладить всякого, кто вздумал бы создать вблизи Кремля опасную военную группировку. Сталин использовал обстоятельства смерти Фрунзе, чтобы запугивать своих же соратников. Выступая спустя четыре месяца на заседании французской комиссии Коминтерна, он заявил: «не заставляйте нас брать в руки хирургический нож, чтобы отсечь некоторых товарищей. Бывают случаи, когда это неизбежно…».[229] Однако с этого времени Сталин и сам стал побаиваться медицинского убийства и испытывать пока еще не явный страх перед возможностями Ягоды и Агранова в этой области. Недоверие к врачам он сохранит до конца жизни.[230]