Читаем без скачивания Хроника № 13 (сборник) - Алексей Слаповский

И не буду готовиться, решил он. Как будет, так и будет.

Катя спросила:

– Придумал что-нибудь?

– Даже не собирался. Просто пошлю его к черту.

– Правильно. Я почитала о нем. Куча информации, просто мировая знаменитость. Но вглядишься – фикция. Деятельность ради деятельности.

– Если читала, значит заинтересовал.

– Просто из любопытства.

– Этим он и берет – возбуждает любопытство. Ведь возбудил? Знаешь, я что думаю? Если он такая дутая величина, то и не стоит с ним жестоко обращаться? Пусть дальше пузырится. Придет в гости, напоим чаем, посмотришь на него, послушаешь. Не будем обижать маленьких.

– Ты меня потрясаешь, Салтыков. Ты еще умней, чем я думала.

– Ошибаешься. Я умней, чем ты думала, насколько я умней. Я сумел понять, что ты очень хочешь с ним познакомиться.

Катя не смутилась и не растерялась.

– Почему бы и нет? Мы с тобой сколько женаты, он за это время сюда не приезжал, я понятия не имела, что он значит в твоей жизни. Конечно, мне интересно.

– Примем как версию.

– При чем тут версия?

– В этом его секрет. Он притягивает людей. Вакуум тоже все в тебя втягивает.

– Хорошо, пусть так. Салтыков, мне даже приятно. Ты ревнуешь?

– Дура ты.

– И даже ругаешься.

– Если стукну, вообще будешь счастлива?

И Салтыков ушел в кабинет. Не дай бог, в самом деле стукнет: очень уж захотелось.

А жаль, что не стукнул, вдруг подумалось.

Удивился своей мысли.

Это уже тень Бухалова нависла: когда о нем думаешь, в голове сразу же начинает шевелиться что-то необычное.

Отключу интернет и не буду отвечать на звонки, решил Салтыков.

И лег спать в кабинете, на диванчике, не отвечая на вопросы Кати.

Впрочем, она задала через дверь только один вопрос: не болит ли у него что.

Интернет Салтыков действительно с утра отключил.

Но звонка ждал.

Завтракая, помирился с Катей. Сказал:

– У меня вчера, наверно, давление было.

– А сейчас?

– Нормально.

Звонок Бухалова, ожидаемый, но все-таки неожиданный, невольно заставил Салтыкова вздрогнуть. Он смотрел на телефон. Катя пила кофе, как бы не придавая звонку значения.

Телефон умолк.

И тут же вновь зазвонил.

Салтыков схватил трубку.

– Привет, дружище! – услышал он.

– Привет, извини, – торопливым и мрачным голосом сказал Салтыков. – Встретиться не могу, у меня сейчас тяжелый период. Развожусь с женой.

– Сочувствую.

– Не обязательно. Наоборот, поздравь!

Бухалов не успел поздравить – Салтыков отключился.

Катя довольно долго молчала. Потом спросила:

– Какой-нибудь другой причины нельзя было придумать?

– Зачем? Лучше сказать правду.

– Значит, ты в самом деле разводишься?

– В самом деле, – сказал Салтыков.

Хроника. Март

Из новостей

Антиправительственный мятеж в Центральноафриканской Республике с требованием отставки президента страны Франсуа Бозизе.

(Вспомнилась книга, которую читал лет 30 назад. Нкем Нкванкво ((имя и фамилию запомнил – потому что сложные)), «Мой “мерседес” больше». Тоже мятеж, стрельба, а за всем этим амбиции, личное, власть и деньги. Как всегда. Как везде.)

Старт космического корабля к международной космической станции. Экипаж: Павел Виноградов, Александр Мисуркин (оба Россия), Кристофер Кэссиди (США).

(До чего приятно, когда мы с ним что-то делаем вместе!)

Президент России Владимир Путин подписал указ об учреждении звания Герой Труда Российской Федерации.

(Дело хорошее, но список первых награжденных демонстрирует вечное наше стремление к смычке академика с дояркой, сам подбор профессий характерен: художественный руководитель театра, механизатор, ученый, машинист, токарь… А вот интересно, во Франции дают Орден Почетного легиона токарям? Если не для проформы, то почему бы и нет? В проформе вся закавыка…)

Из журнала

Друзья мои пишут, что они видят из окон аэропортов и мюнхенских пивных. Я посмотрел в свое окно, где снег и деревья, ни самолетов, ни Мюнхена. Вспомнил, как с детства мечтал побывать в пространствах и странах иных, но, не объездив и сотой доли, устал: эти страны, как мухи нам, – намелькались, засижены. Но дело не в том. Будто черепаха свой панцирь, я все равно ведь возил с собою себя давящим горбом; воспоминанья мои бестолковы и нелепы, как в невесомости танцы – не от чего оттолкнуться, разве что от руки собственным лбом. И нет такого места, где меня бы не было, загляните в любой из дней в какой-нибудь Сидней – а я уже там, унылый, хоть не пьяный, среди разноцветных цветов и женщин, с такой тоской окаянной, будто сижу у окна на Ивановской и мечтаю попасть в Сидней.

А. Понизовский «Обращение в слух». Несобственно-прямая речь

Молва рождает любопытство, а я любопытен. И книгу прочел. Что изумило, так это изумление, которое роман (так обозначен жанр, не знаю, зачем) вызвал у многих. Будто всю жизнь сидели в Швейцарии, подобно героям, обсуждающим записи рассказов «простых» людей, и ничего о России не знают.

Возможно, я что-то еще напишу об этом тексте, где живые (в хорошей лит. обработке) голоса, повествующие о жизненных драмах с обилием смертей, болезней, поножовщины, пьянства и бессмысленных поступков, сплелись с рассуждениями благополучных персонажей о вере, том и этом свете, Евангелии, Достоевском, трагической судьбе русского народа, противостоянии, вернее размежевании, «быдла» и интеллигенции, духовном конфликте Запада и русского Востока.

Пока скажу лишь вот что: богословие и достоевсковедение на уровне не самых плохих любительских суждений (в блогах много такого водится) еще могут показаться интересными кому-то, но вот когда начинают судачить про народ, тут я шкурой чувствую: не ихое это дело. Как быдло и интеллигент в одном лице чувствую. Можно тысячу записей прослушать (и самому записать), а все равно своим не сделаешься. Тут надо, чтобы с судьбой еще что-то выпало. Отсюда и нехорошее ощущение, что персонажи и, увы, сам автор, говорят о папуасах. Жалея, сочувствуя, негодуя, осуждая или оправдывая, но о далеких и чужих. Возможно, поэтому и «камешки подобраны со вкусом», то есть сами рассказы. Слова О. Бендера не случайно вспомнились: в мега-замысле видится налет авантюрности. При описывании папуасов выбирается только то, что, как считает посторонний, характерно для них. Папуас без ожерелья из погремушек – не папуас. А наши погремушки – то же беспробудное пьянство, рабская покорность судьбе, бесконечные болезни, безденежье, браки не по любви и т. д., и т. д., и т. д. Ну и пляски иногда у костра – не без радости живут, дескать.

Будучи сам папуасом, я эту тенденциозность хорошо вижу. Все я это знаю не понаслышке, включая главную погремушечью трещалку – пьянство. Но. Я знаю и другое, о чем в книге не упомянуто. Ведь в ней нет НИ ОДНОЙ истории о НОРМАЛЬНОЙ жизни. Трудной, с болячками, с драмами, со всем, что бывает, но при этом все же нормальной, без поножовщины и мордобития, без рвотного алкоголизма. Я думаю о папе и маме своих (тоже ведь из «простых» поднялись и меня с братом подняли), об их друзьях и знакомых, о своих друзьях и знакомых, в том числе совсем с виду посконных. В конечном итоге о тех, кто наперекор всему занимался и занимается чем-то созидательным, а не тащит на себе с непременными страданиями идею богоспасаемой нации.

О разрушении, о выживании, о претерпевании, о мучениях, иногда даже о людях добрых и выполняющих свой профессиональный долг (что выглядит геройством на общем фоне) у Понизовского есть, о созидании, извините за высокое слово, нет ничего или в проброс. Ибо – не укладывается в концепцию.

В чем концепция? Это отдельный разговор.

На задней сторонке обложки – восторженные цитаты. В том числе из Леонида Парфенова: «В этой книге вся Россия рассказала о себе от первого лица».

Да нет, не от первого и не вся. А та, которую захотел услышать автор. Есть в грамматике понятие: «несобственно-прямая речь». Когда автор говорит или думает за своего персонажа. Здесь оно применимо вполне, хотя речь и прикрыта документальными монологами. Ошибается уважаемый Парфенов, в книге не Россия о себе рассказала, автор о ней высказался. Как оно, в общем-то, всегда и бывает. В данном случае еще и с самыми благими намерениями. Даже журнал «Фома» одобрил.

При этом ладно, сами папуасы еще разберутся. Но когда книгу переведут (а ее обязательно переведут, уверен), то ведь иностранные читатели о нас, туземцах, так и будут думать. Вот что обидно.

И вспоминается злой Щедрин, его сказка «Коняга», где крестьянский одр упирается во все копыта, отдавая богу душу от непосильных тягот, а вокруг стоят Пустоплясы и его нахваливают.

«Один скажет:

– Это оттого его ничем донять нельзя, что в нем от постоянной работы здравого смысла много накопилось… <…>

Другой возразит: