Читаем без скачивания Быть иль… Казаться - Владимир Андреевич Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иван проводил вечернюю поверку подразделения: проверял по спискам наличие бойцов в строю, слушал доклады командиров взводов и служб, уточнял боевые задачи, когда в его кармане зазвонил телефон. Увидел номер Ролика – решил ответить.
– Бугор!
– Я!
– Продолжай проведение вечерней поверки!
– Есть!
Немного отойдя в сторону, поднял трубку:
– Говори!
Обычно весёлый голос любившего шутить и дурачиться Максимки сейчас был серьёзным:
– Вань, у нас беда.
В животе у него возник комок напряжённости, начавшей медленно расползаться вверх.
– Не тяни, что случилось?
Ролик вздохнул, готовясь преодолеть сложное препятствие:
– Был бой на «Западной» – пацаны погибли: Коля, Саня. Есть раненые, неопасно.
– Царствие небесное, – Иван перекрестился. Он знал одного из погибших – хороший, боевой парень, было жаль. Ему даже показалось, что возникшее после слова «беда» напряжение внутри ослабло: чёрная весть пришла не о ком-то из числа самых близких, как он готовился услышать, но тут Ролик добавил:
– Ванёк, Вал погиб.
Это был неожиданный удар, хотя, надо отдать должное Ролику, он старался его подготовить.
– Валера?!… Как?!
Ролик рассказывал что-то о попытке прорыва танками и пехотой – атаку отбили, а пацаны… пацаны их остановили. Добавил что-то ещё, что обычно говорится: крепись, братан, нам всем тяжело, приезжай…
С уходом близких кажется, что куда-то с ними уходит и часть тебя самого: был в твоём сердце человек, занимал какое-то место, а потом ушёл – память, конечно, осталась, но пустота свидетельствует, что части не хватает, и пока душа не сожмётся, не усохнет, эта пустота будет беспокоить. А может и не усохнет, а привыкнет человек к этой нехватке, как привыкает к инвалидности.
Прошло ещё несколько дней.
Иван приехал в город на штаб, получил указания от командира, зашёл к знакомому, что-то подписал – выехал обратно.
Уже почти на полпути к месту дислокации вдали послышался гул – «Грады»!
– Останови!
Он на миг то ли представил, то ли каким-то шестым чувством увидел, как в сторону города летят, разрезая воздух, ракеты – и сразу же где-то в центре прогремели разрывы.
– Поехали!
Но Плешнер уже развернул машину и мчался по полупустым улицам. Кто-то передал по рации, куда были прилёты, и сообщил, что были жертвы. Скоро они были на месте…
Стреляли, видимо, по штабу, но реактивные снаряды перелетели метров на двести.
Несмотря на военное время, днём здесь бывало немало народа – всё-таки центр, рядом парк.
Иван увидел разрушенную остановку, вынесенную стену на верхнем ярусе пятиэтажки, на асфальте валялись какие-то обломки, вещи, осколки. Тел уже не было, но можно было понять, где они находились по кровавым пятнам и маленьким разбросанным кусочкам…
Подошёл Плешнер:
– Тут ребёночка с матерью убило, совсем маленького…
Боковым зрением Иван видел, что он избегает смотреть ему в глаза, да и сам он не мог смотреть ни на кого. Может быть, это был стыд – за то, что он принадлежит к тому же виду гомо сапиенс, что и стрелявшие сюда, по городу, не понимая, куда приземлятся используемые для стрельбы по площадным целям снаряды. Но всё-таки вероятнее, это было оттого, что соприкосновение с бедой, переживание чужого горя, к которому не может оставаться безучастным человек – очень личное переживание, восприятие закрывает двери всему иному.
В тот день было несколько обстрелов: погибло двадцать взрослых, четверо детей, раненых было в два раза больше.
В последующие дни украинская артиллерия продолжала стрелять по Горловке – счёт убитым перевалил за сотню.
Гнев и негодование переполняли сердца людей, на время горе сплотило их: взаимопомощь и взаимоподдержка помогали им выжить и не сойти с ума в этих тяжёлых обстоятельствах.
Люди не могли понять, что происходит: конечно, они знали, кто пришёл к власти на их бывшей родине, знали о цинизме и подлости врага, слыша по центральным каналам новости, где всё происходящее с ними и у них на глазах переворачивалось с ног на голову, но принять тот факт, что на глазах у всего мира, с молчаливого согласия их бывших сограждан, родственников и знакомых, происходит ужасное беззаконие, массовое убийство, детоубийство – принять это и не озлобиться, не загореться лютой ненавистью к кровавым чудовищам было просто невозможно. Этими действиями «правительство» переступало границы человеческого и ставило себя вне закона.
Несколько позже, глубокой осенью в сформировавшуюся из городского ополчения бригаду приехал «решать вопросы» человек с территории враждебного государства. Целью «переговорщика» было договориться за уплату не-символической суммы об освобождении задержанного защитниками республики агента. Поиски привели его в контрразведку – к Ролику. Приезжий не смущался тем, что его товарищ был изобличён в шпионаже и терроризме, он не скрывал, что и сам того же поля ягода. Его спокойствие объяснялось уверенностью в том, что с этой стороны воюют с мотивацией, аналогичной его собственной – за деньги.
Ролик поинтересовался у приезжего, с чего он взял, что таким образом тут можно что-то решать. Тот неподдельно удивился: разве нет? Выяснилось, что ранее ему уже приходилось выкупать своих сторонников в других городах республики.
Разговор приобретал форму допроса, он наконец понял это и разозлился. Когда Ролик спросил у него, зачем они город обстреливают – неужто не знают, что по жилому сектору «прилетает», тот ухмыльнулся:
– Как не знаем? Потому и стреляем, что знаем.
С его слов следовало, что обстрелы по гражданскому населению ведутся намеренно – с целью вынудить их покинуть город и перебраться в регионы предавшей их родины. Таким способом враг пытался лишить город человеческих ресурсов, чтобы он утратил имеющуюся инфраструктуру и стал нежизнеспособным.
– Ну подумаешь, – цинично рассуждал он, – сотня подохнет, сто тысяч уедет.
Итогом этого разговора была пуля в голове негодяя.
В жаркие дни второй половины лета многие бойцы и активно помогавшее им гражданское население занимались поисками корректировщиков. Иногда успешно.
К сожалению, находились такие, с виду одушевлённые существа, готовые, продаваясь за иудины сребреники, помогать врагу убивать без разбору и старых, и младых. И дело здесь было не в идеологии – какая же идея может подвигнуть к уничтожению безвинных? – а в безыдейности, беспринципности и душевной омертвелости. Среди них были подростки и женщины, матери малых детей, мужчины, молодые и постарше; словом, возраст и статус не были определяющими для совершённого ими выбора.
Наличие в обществе подобных вирусов свидетельствовало о его тяжёлой болезни, и даже такое радикальное средство как война, по-видимому, не могло исцелить его. Подлецы, иуды и просто равнодушные к судьбе своего народа были во все эпохи, но этот конфликт обнаружил критическую концентрацию чужеродных элементов в теле народа, и ответ на вопрос, выживет ли он, остаётся открытым.
Когда начались ожесточённые обстрелы, почти все жители, кто не успел или не смог уехать, перебрались в бомбоубежища и подвалы – город опустел.
Странное это было зрелище: пустые улицы, без людей и
