Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

— Я знаю, откуда это, — сказал хозяин дачи. — Рядом с нами стоит колёсный трактор. С него всё время что-то снимают. И как это Кричалкин догадался попасть в общую струю?

Я с Рудаковым сели на колесо, Синдерюшкин на свою бадью, а Кричалкина выгнали.

Кричалкин ушёл, и пришёл через двадцать минут с бутылкой водки. Снова ушёл, и вернулся с синяком под глазом. Синяк светился в темноте, и я понял, почему его называют «фонарь».

Кричалкин ушёл опять. Мы устали за этим следить — непростая была жизнь у этого человека.

— Знаешь кого он мне напоминает? — заметил Рудаков. — Был у нас под Калугой, в деревне, такой мужик по кличке Капустный вор. Капусту, значит, воровал. Этот Кричалкин — такой же. Нигде не пропадёт. А ты Кравцов, что скажешь?

Извините, если кого обидел.

20 июля 2004

История про ночь на Ивана Купалу (XXXIX)

— Я? Я лучше дальше про себя расскажу,

— сказал печально Кравцов. — Я лучше расскажу вам неофициальную версию моей истории. Мы отмечали день рождения на работе. Всё шло как нельзя лучше, и в прекрасном настроении я решил пройтись. Вижу ночной магазин — как тут не зайти. Собираюсь прикупить пивка, и тут вижу машину — не то, что очень помпезную, а так себе, и вот к ней из магазина выходит молодая женщина. Вслед за ней из магазина вываливаются двое пьяных и начинают к ней, то есть к женщине, а не к машине, грязно приставать. Я, натурально, на защиту. Первого положил, а второй сам лёг. Одно слово, не умеет молодёжь пить.

Женщина трясётся и жалобно так спрашивает:

— Вы меня до дома не довезёте?

— Прав нет, — отвечаю.

— Ничего, — говорит. — Здесь два квартала.

Довёз.

— А вы меня не проводите, — говорит она снова, а у самой ключи в руке дрожат. И вот я оказываюсь в её квартире, да мне ещё и коньяка предлагают выпить.

— Я, — говорю, извиняюсь, но мне надо жене позвонить. Звоню, а там вечное «занято». Звоню ещё, да всё без толку. Ну, выпили тогда, потом выпили ещё. Так пол-литра коньяка на двоих и уговорили. И тут я, сидя в мягком кресле, и заснул. Просыпаюсь, а на часах — пять утра. Хозяйка уже мне на кухне кофе делает.

Я собрался, да и полетел домой. Жена встречает, стоит скорбно, с тёмными кругами под глазами. Уже морги обзванивали. Ну, я как на духу и рассказал честно свою историю.

— Ладно, — отвечает моя половина. — Пойдём на кухню, там котлетки ещё с вечера остались. Хоть поешь.

Мы идём на кухню, но не успеваю я войти, как она хватает что-то со стола и бах мне в лоб. А это, между прочим, чугунная мясорубка. Я кровью так и залился. Ну, травмопункт, швы, на работе — официальная версия. Такие вот дела.

Мы промолчали. Прервал молчание Рудаков. Он сказал злобно:

— Да как же ты её не трахнул?! Кто ты после этого?

Оперная девушка Мявочка вдруг затянула длинную и протяжную песню. Песня эта рассказывает слушателю следующее: некий пожилой военнослужащий дореволюционных времён возвращается домой, дембеляя, и встречает на пороге своего дома несказанной красоты девушку.

После недолгого колебания военнослужащий упрекает оную девушку в неверности, справедливо полагая, что красотка могла сохранить свои прелести только в общении с лихими людьми в разгульных пирах.

Было пусто на душе. Говорить не хотелось. Внезапно Кравцов пробормотал:

— А хотите, скажу самую правду? Насчёт этого.

И ткнул себя в лоб с фиолетовой отметиной.

— Я действительно жалюзи вешал. Сорвался и вот…

Извините, если кого обидел.

21 июля 2004

История про ночь на Ивана Купалу (XL)

В этот момент, заполнив собой всё пространство, явился пёс Пус.

Он пришёл и сел на первую ступеньку крыльца. Пус был похож на фронтового санинструктора, что тащит на себя раненного с передовой. И всё оттого, что в зубах у него безвольно висел Кролик Производитель. В этом не было сомнения. Мы сразу догадались, что это Кролик Производитель — так огромен он был. Кролик был похож на директора средней руки или лапы, невидимый пиджак и галстук на его шее ощущались, отчётливо. Точно так же было понятно, что он был не просто Производителем, ударником-стахановцем в своём ремесле. На его хмурой дохлой морде была написана самурайская верность хозяину-куркулю и нэпманская брезгливость к нам-недокроликам.

Производитель был не мёртв, он не был убит — он был отвратительно мёртв и кошмарно убит.

Под матерчатым абажуром воцарилась тишина.

Мы поняли, что играем греческую трагедию, перед нами — тело. И скоро, по его следу придёт хозяин убитого. Застучат кастаньетами копыт троянские кони на нашем пороге, будет разорён наш дом и сад, лягут на картофельные гряды растерзанные тела наших женщин, взвизгнут бичи над нашими детьми, уведут в полон наших матерей.

Свершится война, да не из-за толстомясой Елены Зевсовны, а из-за собак и кролей, из-за Воловьих лужков, из-за нормы прибыли и форс-мажорных обстоятельств.

Извините, если кого обидел.

21 июля 2004

История про ночь на Ивана Купалу (XLI)

Первым прервал молчание Рудаков.

Он встал и поднял руку. В этот момент он напоминал политрука с известной фронтовой фотографии.

— Мы — в наших руках, — сказал он сурово. — И наше счастье — в них же.

Всё в мире чуть сместилось под ударом адреналиновой волны, комод подвинулся в сторону, качнулись стулья, звякнули чашки в шкафу.

Даже транзисторный диссидентский приёмник, хрюкнул, разодрал в отчаянии подвига где-то внутри себя тельняшку и сказал пьяным голосом:

— Внучёк, а где ж его надыбать?

Рудаков только зыркнул на радио, и оно умерло окончательно.

Он встал посреди веранды и оказался похож на Василису Прекрасную. Одной рукой махнул Рудаков, и побежала приглашённая для пения оперная девушка Мявочка за своим феном в комнаты. Другой рукой махнул Рудаков, и принесли ему таз с тёплой водой. Цыкнул зубом Рудаков, и десяток рук вцепился в труп кролика и поволок его на стол.

Загремели ножи и вилки, валясь на пол, покатилась миска.

Мы отмыли Производителя от земли и собачьих слюней. Казалось, что мы при этом поём скорбную песню разлук и прощаний. Дудук звучал в воздухе, трепетали его язычки и рушился мир, бушевал потом за стенами нашей веранды. Рвал душу дикарский напев зурны — мы не чистили кролика, а совершали над ним обряд, будто над павшим вражеским воином.

Наши женщины сушили его феном, и слёзы были размазаны по