Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я познал их языки, но, к несчастью, одновременно я узнал столько всего о своей неустроенной жизни, что впору было попросить осину склонить пониже ветку и выпростать ремень из штанов.
Говор не умолкал, слышны были разговоры и живых и мёртвых, уныло и скучно ругались мертвецы на недавнем кладбище — что лучше: иметь крест в ногах или в изголовье, рассказывала свою историю селёдочная голова, неизвестно на что жаловался бараний шашлык, и мёртвый кролик бормотал что-то — хню-хню, хрр, хню-хню — то ли он вспоминал о поре любви, толи о сочном корме, но в голосе его уже не было смертного ужаса.
Ужас был во мне, он наполнил меня, и приподымал вверх, как воздушный шар.
В этот момент женщина положила руки мне на плечи. Она обняла меня всего, её губы были везде, трогательная ямочка на позатыльнике выжимала у меня слезу, и я с удивлением увидел, что моё естество оказалось напряжено. Она сильно удивилась моей сексуальной силе, даря мне горячие поцелуи в лоб и лицо. Было видно, что она обожала секс, и не ограничивалась никакими рамками, но от её тела пахло чистотой и страстью одновременно. Нежно скрикнув, она стала смыкать свои руки у меня на спине, экстатически повизгивая. Иногда она наклонялась вперёд, потираясь своими упругими арбузными грудьми об мои и обдаривая мои лицо и губы поцелуями благодарности и надежды. По всему было видно, что к ней пришёл прилив страстного желания соития, и что она заметно нервирует от желания. Я был безумно возбуждён от её интимных вздохов наслаждения, как и от приятного ощущения обволакивания мягкими тканями. От всего этого я быстро потерял контроль, что меня насторожило.
— Лолита, Лора, Лорелея, — пронеслось у меня в голове…
Извините, если кого обидел.
22 июля 2004
История про ночь на Ивана Купалу (XLVI)
Как я добрался до дома, я не помнил. Руки мои были пусты, цветок исчез, голова трещала, жизнь была кончена. Судьба вырвала у меня грешный мой язык, и всяк его сущий был выше на полголовы. Я очнулся в углу веранды, когда Рудаков и Синдерюшкин ставили огромную сувенирную бутыль на стол, и она будто качели, закачалась в неспешном ритме. Водка плюхалась в стаканы, но мы не чувствовали опьянения. Успокоение сошло на нас, как знание языков на творцов Септуагинты — мы и вправду знали всё, о чём думает сосед — безо всяких слов. Безо всякого папр… Папртн… В общем, безо всякой мистики.
Увлечённые этим обстоятельством, мы не сразу обратили внимание на Мявочку. А Мявочка ни о чём не думала — она сидела с открытым ртом и смотрела на входную дверь.
В проеме входной двери стоял Кроликовод. Рудаков посмотрел на него, а потом поглядел на нас с выражением капитана, который провёл свой корабль через минный поля и спас его от неприятельских подлодок, а команда по ошибке открыла кингстоны в виду гавани. Гольденмауэр откусил половину сигары и забыл откушенное во рту.
Синдерюшкин неловким движением сломал удочку. Кравцов закатил глаза, а Кричалкин оказался под столом. Тоненько завыл Пус.
Сосед отделился от косяка и сказал сдавленно:
— Водки дайте.
Рудаков крепко ступая вышел из-за стола и щедро налил водки в стакан. Виски тут явно не подходил.
Сосед булькнул и ухнул.
Он одновременно посмотрел нам всем в глаза и начал:
— У меня вчера подох кролик. Это был мой самый любимый кролик. Он умер от усердия — это я виноват в его смерти. Я не щадил его и не считался с его тоской и любовью к единственной любимой Крольчихе. И вот он умер, и вчера я хоронил своего кролика в слезах. Я навсегда в долгу перед ним. Но сейчас я пошёл проведать ушастых, и увидел Его.
Он вернулся снова. Мой Кролик лежит в вольере, нетленный как мёртвый монах. Его лапы сложены на груди. Он пахнет ладаном и духами. Дайте мне ещё водки.
И бутылка качнулась в такт выдоху рыцарей овального стола. Неслись над нами на стене стремительные корабли под морским ветром — судьба связывалась, канаты звенели как гитарные струны, паруса были надуты ветром. Это была картина масла нашей судьбы. Это были корабли нашей жизни.
Извините, если кого обидел.
22 июля 2004
История к девятому дню
Погиб у меня друг. Стали мы его хоронить, и жизнь моя пошла криво. Оттого, собственно, что друг мой был на самом деле градообразующим предприятием — есть такой термин в экономике. Градообразующие предприятия, например, нельзя закрывать — целый город залихорадит, пойдут по улицам побирушки, завизжат младенцы, лишённые молока. Друг мой был главным узлом в сетке, которая включала в себя какое-то безумное количество людей. Из людей, вспомнивших его можно составить город — наверняка.
Десяток дел начат, и ни одно не закончено. Чем-то это напоминало старый кинофильм, в котором музыкант так же исчезает из жизни — и непонятно: то ли он упустил свою мелодию, то ли на его суетливой беготне держался мир.
Я любил этот фильм, за то что в нём непонятно, что осталось от музыканта — гвоздик, вбитый в мастерской приятеля, чтобы было куда вешать кепку, или вся его жизнь.
На похоронах, где я таскал тяжёлое, бывшие жёны стали на минуту настоящими. Было много других зарёванных женщин, что изображали с моим другом животное с двумя спинами — и этих тоже уравняло что-то чёрное и газовое. Плакал даже мой знакомец — Volksdeutsche, человек всегда сдержанный. Он рыдал — и лицо его было точь-в-точь похоже на греческую маску с дырками для рта и глаз. Я даже удивился, насколько точна эта общеизвестная и повсеместная маска.
А новая жизнь стала похожа на переноску бревна, когда вдруг падает один — на плечи остальных приходится больший вес. После этого, пройдя немного, бревно либо бросают, либо, с некоторой тоской принимают на плечи усилившуюся тяжесть. Что выйдет в этом случае — Бог весть. И всё было непоправимо — теперь в карте моего города большая дырка.
Оттого я много думал о
