Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вспомни, Владимир Сергеевич, теорему Ферма.
А что её вспоминать? Я и не забывал эту историю с теоремой. Дело в том, что когда мне было лет двадцать, я серьёзно считал, что теорема Ферма недоказуема. Это было для меня чем-то вроде вечного двигателя. В Академию Наук приходили одинаковые сумасшедшие — одни с вечными двигателями, а другие — с доказательствами теоремы. И тех и другие отличали прозрачные полиэтиленовые мешочки, в которых они таскали растрёпанные стопки чертежей и выкладок. Я их ненавидел, серьёзно думая, что теорема недоказуема.
После того, как теорему Ферма доказали я осторожно отношусь к собственным убеждениям, и интуции в стиле «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
Мне никогда не узнать подлинную судьбу мальчика-убийцы, летающей тарелки, поэта Маяковского и то, был ли у Ленина сифилис.
Надо всё принимать на веру.
Извините, если кого обидел.
06 августа 2004
История про острова
Сегодня в Живом Журнале только и делали, что обсуждали то, как поп-звёзды говорят по телефону с журналистами. Я читал это всё и много думал — о том, как я матерюсь и неправедно живу. Потом я думать перестал — и сразу же вспомнил, что вся эта история мне напоминает.
А напоминает она мне один из островов, описанных одним моим любимым сказочником: "Необычной какой-то неокеанической красоты, высоты, изящной длины
открылся нам вдруг остров, стоящий посреди океана. Казалось — он вулканического происхождения, потом казалось — нет. И все же что-то вулканическое угадывалось в его мощных очертаниях.
Когда мы подплыли поближе, то с удивлением обнаружили, что весь остров уставлен людьми. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и, казалось, втиснуться между ими не было никакой возможности. Подведя "Лавра" поближе, старпом крикнул в мегафон:
— Кто вы?
Островитяне обрадовались нашему любопытству и дружно прокричали:
— Мы — посланные на…
— Ничего не понимаю, — сказал Суер. — Давайте подойдем к острову с зюйда.
"Лавра" привели к другому берегу, и старпом снова проревел в трубу:
— Кто вы?
— Мы — посланные на… — дружно ответствовали островитяне.
— Приходится констатировать, — пожал плечами Суер, — что это действительно люди, посланные на…
— А за что вас послали? — крикнул старпом.
— А по разным причинам, — дружелюбно поясняли наши островитяне.
— Ну и что вы теперь делаете?
— А ничего особенного. Стоим на этом каменном… посреди океана. Иногда хлебопашествуем. Бортничаем. Выращиваем сахарную свеклу".
Извините, если кого обидел.
12 августа 2004
История про писателя Куваева (Начало)
Сегодня — день рождения писателя Куваева, который давно умер. Умер в другом мире и другой стране — стране на четыре буквы.
В известном романе братьев Стругацких «Возвращение» есть несколько манерная фраза: «А потом взять с полки потрепанную книгу автора, которого давно уже забыли на Планете, и не читать — только вспоминать о далеком прошлом, не то грустя, не то радуясь». Для того, чтобы стать забытым, у писателя Олега Куваева было много шансов. Во-первых, он писал давно — в прошлом мире Советской власти, во-вторых, они писал о реликтовом отношении к работе, и, наконец, слишком сильно известно имя его полного тёзки — изобретателя жидконогой Масяни.
Другое дело, что те, кто ощутил необщую силу его прозы в семидесятые, уже не забудут её никогда.
Эта история начинается под Вяткой в тридцать четвёртом, когда у путевого обходчика (так сообщает большинство справочников) Михаила Куваева родился сын Олег. Это сейчас не очень понятно, что такое путевой обходчик, а в тридцатые и голодное, воющее волком военное время, эта была особая должность. Путевой обходчик был человек государственный, с особой оптикой жизни, незаметный, но важный демон железной дороги. Что-то вроде лесовика. Эту идиллию нарушает то, что до 1937 года старший Куваев был начальником крупной станции, а стал дежурным на мелкой — так проговариваются другие справочники, не объясняя подробностей.
Жена обходчика-дежурного, кстати, ходила под настоящий волчий вой в соседнее село учить детей. Это обыкновенная биография в обыкновенное время, когда мимо громыхали платформы с битой немецкой техникой и внутри горелого танка лежало удивительное — цейссовский бинокль, кинжал и патроны россыпью. Пятидесятые — это был ещё мир высокой ценности слова «инженер» и особой значимости институтского диплома. Куваев закончил факультет геофизики Московского Геолого-разведочного института и «попал на Чукотку, место, о котором даже в лекциях по геологии Союза говорилось не очень внятно». Леса потом менялись на тянь-шаньские предгорья, тундру, обледеневшие берега и прочие незнакомые горы.
Извините, если кого обидел.
12 августа 2004
История про писателя Куваева (Продолжение)
Продолжения про писателя Куваева сегодня не будет, потому что из Магадана в Болшево, в дом сестры Куваева, приехали люди и привезли "Магаданскую серебряную", "Магаданскую золотую", "Магаданскую морскую" — я клянусь, с морской капустой! и "Магаданскую огненную" — с перцем и чесноком.
Извините, если кого обидел.
12 августа 2004
История про писателя Куваева (Продолжение)
Куваев написал несколько книг — книги эти были неровные, разные. Некоторые мешали путешествовать — есть легенда о том, что уборщица в гостинице обнаружила в номере Куваева рукопись под названием «Правила бегства». И его тут же сняли с рейса парусника «Крузенштерн», к которому он так долго готовился — кто-то решил, что он готовится убежать заграницу.
Но главное, что все эти книги — записки путешественника по казённой надобности. Это было очень важно, что именно по казённой — потому что Куваев был приверчен, прикреплён к своей геологической профессии основательно и крепко.
Был такой давно забытый теперь спор о том, как нужно жить. И вот старик-казах в куваевском рассказе говорил, что каждый день нужно прожить, будто он последний. А вот Юрий Визбор заочно возражал, что нет, это приводит только к суете, он говорил, что, дескать, жить нужно так, будто тебе отпущены тысячи лет, и только тогда можно сделать что-то прочное. Это был наивный заочный спор, из тех, что были свойственны миру, казавшемуся прочным. Тогда ещё можно было разделить этот мир на мещан, что попрятались в окна отдельных квартир и трудоголиков-романтиков.
Среди прочего, Куваев написал несколько рассказов, что похожи на стихотворения в прозе. В них очень важны детали, хотя лишнее отброшено — точь-в-точь содержимое рюкзака настоящего путешественника. Неважно — приехал ли нескладный учёный в грузинский город, и жизнь его весело покатилась в сторону от пыльных исторических книг — к шуму, звону бутылок, жаре и солнцу. Или стучит лодочный мотор на реке,
