Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом Эренбурга одёрнули — причём не за эти строки — тональность не то что к победному, сорок четвёртому, но и к третьему году войны изменилась. Появилась статья Александрова — в газете «Правда» от 14.04.1945. Формально она была привязана к статье Эренбурга "Хватит" и называлась сильно: "Товарищ Эренбург упрощает". Александров писал так: "Тов. Эренбург пишет в своих статьях, что Германии нет, есть лишь "колоссальная шайка". Если признать точку зрения т. Эренбурга правильной, то следует считать, что все население Германии должно разделить судьбу гитлеровской клики".
Это было время, когда слова означали больше, чем они означали, а газетные статьи были не набором предложений, а магическими символами-указаниями. Эренбург попал, что называется, под раздачу.
Во-первых, статья Александрова была знаком и противнику и союзникам — там намекалось, но намекалось так, что каждому было понятно, какова позиция Сталина по отношению к тем и другим.
Во-вторых, армия тогда ступила не территорию Германии, и случилось то, о чём так ожесточённо спорят обыватели и историки.
Пойду выпью, и дальше расскажу.
Извините, если кого обидел.
17 августа 2004
История про Эренбурга (VI)
Так вот есть унылая тема, столь же спекулятивная, сколь и непонятная. Это тема того, что Красная Армия войдя в Восточную Пруссию (а она, в силу географических обстоятельств, была самой ближней германской территорией и первой ощутила на себе мощь советской военной машины) была отвратительно жестока с местным населением.
И вот, спустя много лет, люди, иногда ни разу не побывавшие в Калининградской области до визга и хрипоты начинают спорить о поведении красноармейцев на немецкой земле.
Одни говорят о массовых, миллионных изнасилованиях немок и убийствах детей. Эти убитые и изнасилованные множатся, и имя им легион.
С ними спорят другие. И правда, спорить очень хочется — потому что Победа в Отечественной войне одно из немногих бесспорных благодеяний человечеству со стороны нашего Отечества. Раньше к этим благодеяниям причисляли ещё выстрел "Авроры".
Поэтому ревизия списка благодеяний всякого нормального человека тревожит.
Ненормальный встаёт в полный рост и говорит: "Нет, ничего подобного не было, не могло быть. Потому что не могло быть никогда. А солдат Красной Армии был высокоморален и беспорочен, всю войну крепился и кроме целования знамени ничего более сексуального не делал". С этими людьми говорить не стоит, потому что я рассчитываю несколько на другого собеседника.
Мне понятно, при этом, что это позорное обстоятельство, позорное, я настаиваю — не отменяет тех ужасных вещей, что натворила германская сторона.
И все извинительные реверансах об ожесточении, о дубине народной войны, сами виноваты, не надо было какать на могиле Толстого, а ещё вы Смоленских архив вывезли и попиздили Янтарную комнату, мне кажутся неуместными. Скотскими они мне кажутся.
Надо, конечно, на поле боя, сняв со стенки верного винта, смыть этот нацистский позор с лица трудовой земли и республики. А насиловать, конечно, не надо. Выглядит это гадко — даже если изнасилованных сотня, а не миллион. Потому что сытые буржуазные потомки вяжут кровь с еблей, как породистых щенков. Потому что они бормочут при открытии всякой мерзости, утверждая, что лежащие по могилам были так же малы, мерзки как мы, и некому крикнуть:
— Врёте, подлецы, иначе!
Извините, если кого обидел.
17 августа 2004
История про союзы писателей
Тут я вспомнил, что какое-то время назад некоторые мои знакомые бурно обсуждали проблему создания писательских союзов. Одни решительно заседали, другие отвергали саму эту возможность как отвратительную. Помню, я даже какую-то статью написал по этому поводу.
Потом дело заглохло. Куда-то подевались люди с новыми писательскими билетами, а их критики остались, там, где были.
Ничего в этом страшного я, впрочем, не видел и тогда. Дело это весёлое, хорошее — собраться, выпить и закусить. Любой профсоюз хорош, пока членские взносы не очень высоки — а огромное число людей любит канализировать свою энергию через организационную деятельность.
Впрочем, есть чудесная история про писательские союзы — то есть, о том, чем это обычно заканчивается.
«…Было время, — сказал он, шагая с Федором Константиновичем по аллее и машинально следуя ее лукаво ненавязчивому завороту; — было время, когда в правление нашего Союза входили все люди высокопорядочные, вроде Подтягина, Лужина, Зиланова, но одни умерли, другие в Париже. Каким-то образом просочился Гурман, а затем постепенно втащил приятелей. Для этой тройки полная апатия добрейших, — я ничего не говорю — но совершенно инертных Керна и Горяинова (это же две глиняные глыбы!), только прикрытие, блиндаж. А натянутые отношения с Георгием Ивановичем являются залогом и его бездеятельности. Во всем этом виноваты мы, члены Союза. Если бы не наша лень, беспечность, неорганизованность, равнодушное отношение к Союзу, вопиющая неприспособленность к общественной работе, то никогда бы не случилось, что из года в год Гурман со товарищи выбирали себя самих или себе удобных. Пора положить этому конец. На ближайших выборах будет как всегда циркулировать их список… А мы тут пустим наш, стопроцентно-профессиональный: председатель Васильев, товарищ председателя Гец, члены: Лишневский, Шахматов, Владимиров, вы и я, — ну и ревизионную комиссию составим по-новому, тем более что Беленький и Чернышевский из нее выбыли».
«Нет уж, пожалуйста, — сказал Федор Константинович (мельком полюбовавшись ширинским определением смерти), — на меня не рассчитывайте. Ни в какие правления никогда в жизни не войду».
«Перестаньте! — воскликнул Ширин, поморщившись. — Это недобросовестно».
«Напротив, очень добросовестно. И вообще — если я член Союза, то это по рассеянности. Честно говоря, Кончеев прав, что держится от всего этого в стороне».
«Кончеев, — сказал Ширин сердито. — Кончеев — никому ненужный кустарь-одиночка, абсолютно лишенный каких-либо общих интересов. А вы уж потому должны интересоваться судьбой Союза, что, простите за прямоту, берете оттуда деньги».
«Вот именно, вот именно! Сами понимаете, что если войду в правление, то выдавать себе самому будет невозможно».
«Что вы фантазируете? Почему невозможно? Это вполне законная процедура. Будете просто вставать и удаляться в уборную, на минуту превращаясь, так сказать в рядового члена, пока обсуждается коллегами ваше прошение. Всё это пустые отговорки, которые вы сейчас придумали».
«Как ваш новый роман? — спросил Федор Константинович. — Подходит к концу?».
«Дело сейчас не в моем романе. Я вас очень прошу дать свое согласие. Нужны молодые силы. Этот список мы с Лишневским обдумывали без конца».
«Ни за что, — сказал Федор Константинович. — Не хочу валять дурака».
«Ну, если вы называете общественный долг валянием дурака…».
«Если войду в правление, то валять буду непременно,
