Читаем без скачивания Одиссея генерала Яхонтова - Анатолий Афанасьев

Мысли его все время возвращались к тем красноармейцам, с которыми он пришел в Эрмитаж. С какой убежденностью они пели о том, что Красная Армия всех сильней! А она и в самом деле всех сильней. Разве она не доказала это в гражданскую войну, когда выгоняла интервентов, генералов и баронов — Врангеля да Унгерна…

И еще, пожалуй, его поразили музеи. Сколько же там теперь посетителей!

И еще. Вопреки ожиданиям (видимо, и на него повлияла белоэмигрантская пресса) в советских городах он видел мало красных флагов. В Америке звездно-полосатые на каждом шагу.

Когда над океаном поднялись нью-йоркские небоскребы, Яхонтов подумал: «Теперь я знаю, что такое гениальная архитектура. Это когда Адмиралтейство кажется выше Вульворта». И еще он поклялся, что обязательно свозит в СССР Мальвину Витольдовну.

Проходя таможню, он очень боялся, что у него отнимут книги. Особенно обидно будет, если не удастся провезти вот эту. Он купил ее в день отъезда. Виктор Александрович заметил, что из большого книжного магазина один за другим выходят военные и у каждого какая-то книга, явно только что купленная. Он зашел и увидел, что военные расхватывают книгу «Мозг армии». Автор Б. М. Шапошников. Он знал полковника Шапошникова по Генштабу в предреволюционные годы. Оказалось, тот самый. Яхонтов купил книгу и увидел, что это третий и последний том. «Дайте мне и первый и второй», — попросил он. Рассмеялась продавщица, рассмеялись два молоденьких командира, стоявшие рядом:

— Все надо делать вовремя, товарищ! Те тома вышли два года назад. Где вы были тогда?

Где вы были тогда, «товарищ» Яхонтов?

Слава богу, на нью-йоркской таможне все обошлось.

Как стать «красным генералом»

Дома Яхонтова ожидало приглашение президента университета Южной Калифорнии д-ра фон Кляйншмидта принять участие в дискуссии за «круглым столом» по проблемам Дальнего Востока. Виктор Александрович поехал — дискуссия могла дать кое-какой материал для его книги. Но прежде чем сесть за «круглый стол» с учеными мужами, Яхонтов по просьбе президента университета выступил с лекцией о Советском Союзе. Д-р фон Кляйншмидт собрал группу своих друзей, чтобы послушать свежие впечатления человека, вернувшегося из таинственной Советской страны, — тем более русского человека, способного сравнить старую Россию с новой и не отгороженного от окружающих языковым барьером. Слушали Яхонтова благожелательно, собрались интеллектуалы, искренне пытавшиеся понять происходящее в СССР. Лекция читалась в узком кругу, было и несколько журналистов. «Мое выступление привело к тому, — вспоминал Яхонтов, — что некоторые газетчики решили, что я советский представитель. Очевидно, по их мнению, никто не мог быть благосклонным к этому режиму, если не являлся его частью. Так или не так, но моя фотография появилась в местных газетах с такой подписью: «Красный генерал, который выступит в университете». Поэтому следующую лекцию я начал с выражения благодарности местной прессе за представление меня в столь неожиданном и незаслуженном качестве. Подобные «ошибки» в отчетах о моих лекциях стали случаться чаще и чаще после того, как я стал посещать Советский Союз. Я никогда не протестовал, впрочем, в том и не было бы толку. Опровержение никогда не оказывает того воздействия, как первичное высказывание. Да и следовало ожидать многократных доказательств того, что моя позиция не всем по вкусу. Сначала просто непредвзятость, а позднее моя дружественная позиция по отношению к Советскому Союзу и его действиям осуждалась. Что еще можно было ждать от тех, кто никогда не хотел знать правды о Советском Союзе, никогда не желал быть честным по отношению к нему и специализировался на том, чтобы снабжать своих читателей дезинформацией об этом странном государстве, в котором совершалось нечто, выходящее за рамки их собственных представлений».

Увы, не только среди недобросовестных газетчиков находились люди, к которым достучаться с правдой о Советском Союзе было невозможно. Были такие и среди личных знакомых, разумных, казалось бы, людей. Но и они не все выдержали ту правду, которую привез Виктор Александрович из своей первой поездки на Родину. Один из таких людей, рассказывал Яхонтов, великодушно опуская его фамилию, буквально взмолился:

— Я не могу не верить вам, Виктор Александрович, я знаю, что вы честнейший человек. Но не подвергайте меня мучениям. Я не хочу, я не могу вынести, когда о большевистском режиме говорят что-то хорошее…

Там же, в Калифорнии, Яхонтов в последний раз встретил бывшего генерала барона Будберга. Когда-то в Хабаровске он служил под его началом в штабе округа. Потом они ненадолго встретились на фронте, в 10-й армии, откуда, впрочем, барон вскоре уехал… Потом они виделись в Японии. Теперь Будберг, совсем уже старик, доживал свой век в Америке. Яхонтов стал рассказывать о своей поездке в СССР. Барон сказал: «Виктор Александрович, я вас давно и хорошо знаю как честнейшего человека и не сомневаюсь, что все, о чем вы мне рассказываете — чистая правда». Слезы навернулись у него на глазах. Он знал, что скоро ему придется умирать на чужбине…

Обсудив в Калифорнии дальневосточные проблемы и завязав полезные связи среди тамошних специалистов, Яхонтов поспешил обратно на Восточное побережье. Начиналась сессия института политики в Вильямстауне. Снова специалисты по Дальнему Востоку собрались за «круглым столом» под руководством того же профессора Блексли. Одной из тем, которую обсуждали специалисты, были советские районы Китая и сформированные в этих районах красные армии. И снова обсуждался вопрос: серьезно ли это, надолго ли это и откуда все это взялось. Не обошлось и на сей раз без кивков в сторону все того же Кремля. Яхонтов в своих выступлениях высмеивал рассуждения о руке Москвы. Думать так, говорил он, это значит игнорировать реальность. А в реальности в Южном Китае нет никаких русских, кроме белоэмигрантов. Что касается самих советских районов Китая, Виктор Александрович высказывал мнение, что это начало очень важного, имеющего всемирное значение процесса. Он сравнивал положение в Китае с тем, что происходило несколько лег назад в России. На этой сессии института Яхонтов впервые подумал о том, что Советы в Китае могут стать темой отдельной книги. Но это, говоря по-русски, «на потом». Пока надо дописывать начатый труд.

Кроме дальневосточной ситуации, вильямстаунская сессия в августе 1929 года обсудила ряд других проблем, в том числе «парадоксы современной индустрии», а именно: почему, несмотря на ее поразительное развитие, «нищета остается проблемой». Интеллектуалы, среди которых не было марксистов, искренне недоумевали. Но все же надо воздать им должное: они хотя бы осознавали, что нищета остается проблемой. Они хотя бы видели, что и в разгар «просперити» в Америке процветают далеко не все. Их хотя бы не вводила в заблуждение относительность понятия «средний американец», который, согласно всем подсчетам, в президентство Герберта Гувера с каждым днем жил все лучше и лучше. Цифры завораживали. Правительственная пропаганда переживала золотые дни. Оппозиция поджала хвост. Курсы акций ползли вверх. Доллары возникали «из ничего», но — настоящие доллары. А сквозь увеличительное стекло кредита их казалось так много, что американцы покупали, покупали, покупали. Рассрочка никого не страшила — завтра я заработаю больше, чем сегодня, и легко расплачусь за все. Вот такая она, Америка, мистер Яхонтов, не то что ваши большевики с их то ли авантюрной, то ли бредовой «пятилеткой».

И никто, почти никто в опьяневшей Америке не предчувствовал бури. Она грянула 29 октября 1929 года, и день этот вошел в историю США как «черный вторник». Начался жесточайший экономический кризис. Вскоре, как всегда, неведомый автор придумал анекдот, ставший известным всем без исключения американцам. Паника на Уолл-стрите возникла потому, что кому-то случайно понадобился один доллар наличными, а его ни у кого не нашлось. Конечно, это всего лишь анекдот, но он дает удивительно точный образ той спекулянтской эйфории, которой была охвачена предкризисная Америка. Кризис обострялся день за днем, но президент Гувер, крупнейшие капиталисты, в том числе Рокфеллер и Форд, продажные профсоюзные лидеры, «большая пресса»— все говорили, что «заминка» кончилась, а завтра все будет о’кей. Закрывались предприятия, стремительно росла безработица. За первую неделю кризиса обесценилось акций на 40 миллиардов долларов, что означало разорение массы мелких вкладчиков. «Туман отчаяния повис над страной», — писал историк Артур М. Шлезингер. Президент Гувер твердо считал, что любое государственное вмешательство в экономику, любая помощь голодающим и бездомным «аморальна», это будет покушением на священный бизнес, на «свободы» американцев. Правительство бездействовало.