Читаем без скачивания Суть времени. Том 4 - Сергей Кургинян

Теперь следует понять, в какой степени не только катастрофичность пересмотра объединяет идеи, но их внутреннее содержание.

Что такое эта темная энергия?

Что такое эти превращенные формы?

И что такое Танатос?

Если окажется, что не только катастрофичность отказа от монизма объединяет эти три пересмотра, но и обнаружение какого-то сходного внутреннего содержания, если окажется, что это так, то речь идет действительно о новой модели мира. Но так ли это?

Я не могу развернуто доказывать здесь, что это так. Это надо осуществлять на новом этапе нашей работы. Я лишь подчеркиваю, что в каком-то смысле и темная энергия, темная материя, порожденные поправками Эйнштейна, и Марксовы превращенные формы, и Танатос Фрейда — это признание того, что в мире помимо чего-то, что формы создает и совершенствует, есть еще что-то, что относится к формам совсем иначе.

К этим трем великим именам можно было бы добавить (тут уже вопрос не в имени) некую модель, связанную с энтропией — тепловой смертью Вселенной, хаосом, стремлением мира к некоторому тепловому усреднению. То есть всем, что связано со вторым законом термодинамики, который многие называют «законом смерти».

Если все стремится к равновесию, и лишь гигантским усилием можно избежать этого равновесия, создав неравновесную систему, и все в итоге вернется к этому равновесию, — значит, мира форм в конечном итоге не будет. А будут как-то равномерно распределенные атомы или элементарные частицы с очень низкой концентрацией. Но затем и эти микросистемы тоже начнут распадаться, и все вернется к какому-то первоначально равновесному состоянию, по отношению к которому нынешняя неравновесность есть патология.

Один из самых крупных и своеобразных советских марксистов Эвальд Ильенков, постоянно сверявший свои марксистские идеи, как это кому-то ни покажется странным, с музыкой Вагнера, грезил о том, что человечество, дойдя в какой-то момент до высшего уровня понимания своей космической миссии и осознав трагедию второго закона термодинамики до конца, создаст на всем освоенном человечеством пространстве мощнейшие взрывные устройства, приведет их в синхронное действие — и возникнет новый Большой взрыв. То есть человечество собою согреет Вселенную — и этим преодолеет фатальность второго закона термодинамики и смерти Вселенной. И начнет новую жизнь в акте такого жертвоприношения.

Грезя об этом, Ильенков накрывался одеялом, включал «Гибель богов» Вагнера и все время слушал музыку, потому что ему казалось, что вот этим его идеям, которые он черпал, как он говорил, из марксизма, очень созвучна музыка Вагнера.

Человек он был очень талантливый, может быть, самый талантливый из тех, кто уже в этот период, в период позднего советского общества, развивал Маркса. Наверное, самым талантливым из тех, кто делал это в раннем периоде, является Александр Богданов — он крупнее по масштабу мысли, чем Ильенков. Но Ильенков — это тоже очень крупная фигура.

Когда Владимир Лефевр — фигура, конечно, гораздо меньшего масштаба, чем Ильенков, — говорит о космическом субъекте, речь идет об идеях примерно того же типа. Но к моменту, когда эти идеи стали так популярны (в пьесе Леонида Андреева один герой говорит: «Надо идти вперед, пока светит солнце. Оно погаснет? Тогда нужно зажечь новое»), к моменту, когда завороженность умов вторым законом термодинамики достигла максимума, вдруг оказалось, что второй закон термодинамики не так уж и действует.

По крайней мере, что для того чтобы он действовал, нужен некий источник, порождающий энтропию. То есть, помимо энтропии, нужен некий энтропизатор. Нужен тот, кто сотворяет хаос.

Если есть субъект, непрерывно наращивающий организацию, то есть субъект, который непрерывно наращивает дезорганизацию. И эти два субъекта находятся в непрерывной борьбе.

Некоторые ученые стали проводить некую параллель между темной энергией, темной материей и вот этим актом энтропизации всего и вся — то есть между Эросом и Танатосом, между духом жизни и духом смерти. Тем самым оказалось, что смерть не есть умаление жизни, а есть некая автономная целеполагающая система, которая привносит нечто в мир извне.

Вот такое представление о смерти, о хаосе как повреждении, порождаемом повредителем, очень созвучно теории о темной материи и темной энергии. У сегодняшних теоретиков есть немалый соблазн просто сказать, что это всё — одно и то же. Что то, что наблюдается как темная энергия и темная материя, вот оно на самом деле и порождает хаос. И оно атакует мир форм, стремясь эти формы поглотить, истребить, разрушить. И что такой же атакой, интервенцией чего-то чужого, иного в мир социальных форм является превращение социальной формы — мутация социального организма.

Речь идет о тех же самых мутациях. Источником мутагенеза является вот это «dark» — темное начало, в котором нет ничего от Вселенной, в которой формы образуются. Вот это «dark» и осуществляет мутацию, разрушение, превращение, диссипацию, смерть.

Если поставить это все в один ряд, то окажется, что подобного рода теоретические построения (которые, я вновь подчеркиваю, являются лишь продвинутыми исследованиями, а не фактом современной теоретической классики) будут очень созвучны древним религиозным представлениям.

С незапамятных времен существовали метафизики внутри религии. И здесь надо понять, что метафизика — это ядро религии, это не вся религия, если метафизика религиозная. Это ее ядро. Религия шире, чем метафизика.

Существовало ядро в очень разных религиях, которое прятало внутри себя некую сокровенную тайну, согласно которой Творец не всесилен — он лишь создает некий мир форм. Этот мир форм есть некий остров в океане чего-то другого. Это другое называется «Иное» или «Абсолют». И подлинным-то высочайшим субъектом является именно это «Иное» или «Абсолют», а вовсе не Творец, который, как говорили гностики, есть «мелкий демиург, создавший злой мир».

Мы можем проследить влияние подобных, не очень афишируемых метафизик во всех религиях: в православии, католицизме — в любых ветвях христианства, хоть в протестантизме; в исламе. Да, в общем-то, и в религиях Востока: в индуизме, в буддизме, как это ни странно кому-то кажется, — там тоже все это есть.

Вся эта религиозная метафизика держалась на так называемом принципе теодицеи — объяснении зла. Более графично назвать это оправданием зла. Но тут дело было даже не в оправдании, а именно в объяснении.

В этом смысле внутри каждой религии было три метафизики, если особенно речь идет о монотеистических религиях, где все создает Творец.

Одна метафизика, которую можно назвать либеральной, гласила, что источником зла является свобода воли. То есть благость Бога, который, делая человека свободным, создает возможность его «уклонения ко злу». Эта метафизика в сознании людей прежних веков — XVIII, XVII, XVI, тем более еще более ранних — занимала 99% всей метафизической территории. Оставшийся 1% занимала гностическая метафизика, которая гласила, что дело не в том, что Богу нужно создать возможность для человека уклониться ко злу и поэтому Он во благости Своей допускает зло. Она говорила: «Нет, просто сам этот бог — это жалкий демиург, который чего-то такое насоздавал, а оно злое по своей сути. Злое именно потому, что он эти формы создал. (Это называется „вампиризм форм“). Он создал вампиров в виде этих форм. И они терзают мир, делают его несправедливым, жестоким и так далее».

Когда я говорю: «1%», — я не вполне точен, потому что на самом деле надо говорить «0,99%». Потому что 0,01% занимал еще один тип метафизики — по сути, почти симметричный гностическому. Согласно этой метафизике (существовавшей исторически, а не выдуманной в качестве какого-то новодела, в качестве фэнтези), Творец создал некое ограниченное творение. Да, вокруг него есть Предвечная Тьма. Да, она грозит поглотить творение, но это не значит, что надо поклоняться Предвечной Тьме, Творец все равно благ в том, что он это создал. Его мир есть благой мир. Это своего рода остров, который надо охранять и который все время может быть сокрушен кипящими валами Предвечной Тьмы, которая бьет в этот остров, как океан бьет в скалы.

В XX веке что-то случилось с оптимистической метафизикой, метафизикой, согласно которой зло есть благо, ибо оно сотворено благим Творцом во имя свободы воли и свободы уклонения ко злу человека. Эта метафизика оказалась подорвана. И никто до конца не может сказать, как именно она была подорвана.

Называют это «теодицея после Освенцима». Вдруг оказалось, что зло может больше; что оно обладает собственной креативной силой; что говорить о том, что хозяином зла является всего лишь какой-то падший ангел, то есть тварь, вторичная по отношению к Богу, «обезьяна Господа Бога», что фактически Богом помыслено это зло, — так говорить уже нельзя. То есть до сих пор большинство теологов так и говорит. Но просто в этом разговоре появились какие-то неуверенные, унылые обертона. Люди вроде продолжают это утверждать и уже не верят в это.