Читаем без скачивания До конечной - Елена Николаева

А что я, собственно, наблюдала? То, как он мылся, не реагируя на манипуляции сиделки? Я же сама от него сбежала. Позволила ему принять решение в пользу медсестры, которая сегодня невинно обернулась полотенцем, а завтра…

А завтра она залезет к нему в душевую в обнаженном виде, так как знает, что её пациент многого не помнит из прошлого, более того, он почти вдовец, если не случится чудо, и жена его не выкарабкается из тьмы на свет божий…

Господи, Яна, хватит!

Дура! Какая же я дура!

Сколько раз себе говорила — не нужно себя накручивать. Но почему-то моей фантазии на это наплевать. Она умеет сбить с толку в самый неподходящий момент. Рисует такие откровенные картины, от которых голова кругом идёт и сердце трещит по швам, кровью обливаясь.

Не зря говорят — у страха глаза велики. А глаза ревнивой, влюблённой дурочки — сверхвелики! Я ужасно боюсь его потерять. Как подумаю об этом, так внутри всё в тугие и болезненные узлы сжимается. Размышляю о плохом, вместо того, чтобы хоть как-то настроиться на лучшее…

«Возьми себя в руки», — уговариваю сама себя. — «Хотя бы на время успокойся!»

Здесь, в его доме, не смогу этого сделать. Как бы я ни старалась — ничего не выйдет. Всё напоминает о нём, о нашем прошлом, о сегодняшней ночи на кухне и в кабинете...

Выхватив первый попавшийся серый костюм, перекидываю его через руку. За ним рубашку, галстук, ремень. Второй подцепляю парфюм с туфлями и выхожу из тесного пространства, которое постоянно наполнено его запахом. Здесь им пропитан каждый уголок, каждая его вещь. Не возможно дышать, не забив им лёгкие до отказа.

Отдам ему одежду и уеду в студию, как и планировала вчера. Надоело сидеть дома. Надоело накручивать себя и ждать перемен.

Поспешив покинуть спальню, спускаюсь на первый этаж.

Нужно найти Тима и подготовить к новым событиям. С Женей он привык резвиться, а отцу сейчас нельзя. Ему нужен покой. Никаких резких движений и силовых нагрузок до того времени, пока врач не разрешит.

А если Женя не воспримет его как родного? Он ведь сына не помнит, как и меня, а Тиму сейчас, как никогда, нужна мужская поддержка. И Женя её оказывал сполна, пока не угодил в автокатастрофу. Как объяснить мальчику, что он для гонщика сейчас чужой? Господи, как?

Подхожу к приоткрытой двери, и сердце ёкает из-за звучания детского голоса в отцовской комнате.

— Я соскуцился. А де ты был вцела? И пациму у тебя такая большая сыска на гааве?

* * *

Повисает затяжная пауза. Именно из-за этого сердце в моей груди совершает болезненный кульбит и замирает вместе со всеми внутренними органами. Кажется, даже кровь перестаёт шуметь в ушах, застывает в венах.

Почему он молчит? Неужели нечего сказать ребёнку?

Я почти успеваю прислонить ухо к двери, как раздавшийся голос Захарова ещё раз вынуждает сердце дрогнуть и оборваться…

— Ты хмуришься точно также, как твоя мать. Даже складочка между бровями напоминает трезубец. Забавно…

В каждом его слове проскальзывают тёплые и мягкие, как бархат, ноты, способные заворожить звучанием любого слушателя. Особенно меня.

— Ты знаись мою маму Вику? — заинтересованно щебечет Тим.

Только не это! Зачем он о ней вспомнил сейчас? Ну зачем??? О таком без психолога не говорят. Он только-только начал забывать их…

— Знаю, Тимоха. Очень хорошо знаю.

— Аткуда?

Внутри меня взрывается паника, разлетаясь огненными расплавленными ошмётками по всему телу. Следом ледяными иголками впивается в каждую клеточку, липким потом спину покрывает, заставляет сорваться с места и влететь в комнату выпущенным скоростным снарядом.

Застаю Тима верхом на Жене. Он, как и обычно, пританцовывает попой на его упругом животе, рассматривая гонщика со всех сторон.

Ударившая о стену дверь вынуждает Тимофея подскочить от испуга и надавить рукой на больное плечо отца.

— Ааа, чччерррт! — Жене приходится взвыть от боли и прижать ребёнка к груди.

— Господи, Тим, слезь с папы! Сейчас же! Ему же больно! Разве ты не видишь? — испытав его муки, выпаливаю, и торможу у кровати, запечатывая рот ладонью. Под грохот собственного сердца, упавших туфлей и разбившейся вдребезги баночки от парфюма осознаю, что сорвавшиеся в пылу эмоций слова уже нельзя забрать обратно. Я только что перевернула наш маленький мир с ног на голову.

Глава 27. Не женский разговор

Евгений

Когда парень ворвался ко мне в комнату и без приглашения запрыгнул на кровать, как к самому близкому человеку, я какое-то время рассматривал его лицо и молчал, прислушиваясь к своим инстинктам и к его неугомонной детской речи. Он сразу же напомнил мне крестницу. Такую же энергичную, общительную и «останавливающую время». Убедил ещё раз в том, что я к этим маленьким, наивным и доверчивым сорванцам неравнодушен. А когда прижал напуганного ребёнка к груди, так память со скоростью света понеслась выдавать целый поток информации, одну за другой, от которой моя голова едва не взорвалась, переполненная яркими воспоминаниями…

— Ой, пласти! Пласти! Я не хотел… — как ножом по сердцу словами режет, едва не плачет, вину чувствует. Его худенькое тельце сотрясает дрожь. Она и меня пробивает током, синхронно, как сквозные пули, проходит навылет, задевая бешено колотящиеся органы внутри.

— Тише, Тимоха, всё хорошо… Всё нормально, сынок… — наконец позволяю себе сорваться, проглотить долгожданную эмоцию целиком и задохнуться ею. Я столько раз об этом мечтал. Не могу поверить. Впервые за долгие месяцы молчания назвал Тима своим сыном.

— Так только папа Адей меня называл…

Наплевав на иглу в вене, обнимаю крепче обеими руками. В груди дыхание колом встаёт, тогда как сын дышит влажно и надрывно, опаляя кожу под моей ключицей горячими вздохами. От его заявления тело бросает в жар. Каждую клетку охватывает пламенем.

Я больше не слышу ворчания Яны по поводу осторожности, не обращаю внимания на попытки медсестры вернуть мою руку обратно на матрац и выровнять в ней иглу. В моей голове пульсирует лишь одно желание — всё ему рассказать. Всю правду. В ней ему отказали с самого рождения.

— Женя, ну кровь же летит! — где-то на задворках сознания слышу отчаянный голос той, которая по-прежнему для меня остаётся чужой. Женщина из моего забытого прошлого, к которой, не смотря ни на что, я всё равно испытываю необъяснимую тягу. Женщина, поддержавшая ложь родной сестры во имя гребаной