Читаем без скачивания Анна-Мария - Эльза Триоле

В конце концов Жако все же свернул во двор; они были в хорошем настроении, им дышалось легко. Во дворе, налево — беседки из зелени, направо — двухэтажный дом. Оттуда тотчас же вышла женщина. «Накормите нас?» — спросил Жако.

Настоящий лабиринт! Они гуляли между беседками, выбирая столик. Вернее, не гуляли, а кружили на месте, с одной стороны они наталкивались на стену, с другой — на курятник и чуть подальше — маленький чуланчик, где помещалась уборная. Беседки из растрепанной колючей зелени были крытые и без крыш, за решетчатой загородкой или за подстриженными кустами, словом — на любой вкус, но пустые… Деревянные столы на прочно врытой в землю ножке стояли без скатертей, засыпанные листьями, песком и гравием, словно только что прошла гроза. Жако и Анна-Мария уселись за первый попавшийся столик, но тут же встали: повсюду валялся высохший помет. Появилась женщина с клетчатой скатертью на руке и подносом.

— Лучше всего вам будет там, — сказала она и повела их в закрытую, самую тенистую беседку. — Можем вам предложить, — накрывая на стол, сказала женщина, с понимающей, сочувствующей улыбкой на губах, — для начала сардины, колбасу, салат, гусиный паштет… Затем — бифштекс или свиные отбивные… Картошку, жареную или отварную… Потом, если пожелаете, омлет с ромом или яблочный торт…

— Черт знает что! — сказал Жако, когда они заказали обед. — Их тут всех следовало бы пересажать!

Внезапно в беседке стало светло, листья зазеленели, золотые блики превратили скатерть в шкуру пантеры, стаканы засверкали, а солнечные лучи словно прибили пыль, и она исчезла…

— Что будете пить? — спросила женщина; она принесла закуски, среди них на подносе стояла вазочка с белой распустившейся розой.

— Она принимает нас за влюбленных, — сказала Анна-Мария, когда женщина ушла, — мы для нее не просто клиенты, с которых можно содрать: она явно покровительствует нам.

Отчаянно кудахтали куры. Залаяла собака. Послышался мужской голос: «Мадам Антуан, принимайте бутылки, только виши нет, я привез бадуа…»

— Интересно, кто будет ее здесь пить, эту бадуа? — спросил Жако… — Но тут все-таки хорошо. Встречались вы с тем американцем?

Этот вопрос вертелся на языке у Жако с той самой минуты, как он увидел Анну-Марию.

— С каким американцем?

Розово-белая редиска походила на рот и зубы Анны-Марии.

— С тем, с которым вы всю ночь протанцевали тогда в клубе.

— Да что вы, это же не принято!

— Вашим друзьям повезло, что родители дали вам такое прекрасное воспитание, — заметил Жако. — Мы должны быть им очень благодарны.

— О, посмотрите-ка, петух на столе! Точь-в-точь флюгер!

Анна-Мария вскочила с аппаратом в руках. Петух, окаменев посреди стола, ждал ее, повернувшись боком.

— Меня посылают в Германию с оккупационными войсками, — сказал Жако, когда она вернулась на место. — Хотите поехать туда потренироваться? Мы скажем, что вы репортер.

— Какой газеты?

— Любой…

— Лучше, как будто я фоторепортер Агентства…

— Воля ваша.

Жако улыбался. Она сказала «как будто», словно маленькие девочки, когда они играют: «как будто» они пришли в гости или на прием к врачу.

— Я еду на юг, где война прошла стороной. Увидите, вам будет там хорошо. Признаюсь, я с радостью покидаю Берлин. Жить среди развалин в конце концов становится невыносимым. Нельзя существовать среди хаоса.

— Развалины хороши только тепленькими.

Жако посмотрел на нее: да она, оказывается, цинична, эта девица, не забывшая родительских наставлений. Один бог знает, что у нее на уме!

— Анну-Марию не узнать, — говорил полковник Вуарон. — Мы с тобой помним ее еще с того времени, когда Женни жила у нее на улице Рен… Переезд с улицы Рен в колонии — сущая бессмыслица.

— При таком желчном характере, как у ее супруга, только и жить в колониях… Я всегда очень жалел Аммами, она такая милая женщина; ущипни меня, а то мне кажется, что все это сон — Жако — полковник, Аммами дралась с немцами, а у меня, вечного первого любовника вечной Комеди Франсез, все еще не сгибается рука… Кстати, скажу тебе одну вещь, которую пока еще держу втайне: я бросаю театр. Буду сниматься в кино. Великие традиции — вещь прекрасная, но оплачивается она плохо. И не век же я буду молодым первым любовником.

— Ты все еще хорош собой…

— Не жалуюсь… Женни — одна из величайших актрис нашего века, была киноактрисой…

— Ее приглашали в Комеди Франсез…

— Да, правда… Но, видишь ли, она не приняла приглашения!

— Вижу, что ты еще не окончательно решил… У тебя впереди много времени, Франсис… Я делаю тебе комплименты, как женщине, но актер — почти что женщина… У тебя впереди много времени, баррикады Освобождения пошли тебе на пользу, теперь ты — мужчина…

Прекрасная ночь. Сидя на террасе, полковник и актер не спеша потягивали вино. На вилле оказались французские спиртные напитки: промышленник, хозяин виллы, побывав на фронте, захватил их во Франции, а французы отобрали их вместе с виллой у промышленника.

Днем на этой террасе, несмотря на оранжевые зонты, стояла невыносимая жара, и в саду, лишенном тени, тоже нестерпимо палило солнце. Промышленник выстроил виллу недавно, и деревья, которые он насадил, еще не успели разрастись. Поскольку сад был весь открыт солнцу, полковник приказал посадить у террасы оранжевые цветы. Подальше росли картофель и салат. Но в ночной темноте не было видно, что цветы оранжевые. Видно было лишь необъятное черное небо и облака, пенившиеся под круглой луной. Она плыла по небу, театрально освещая укрепленный замок на вершине горы.

— А что делает здесь Анна-Мария?

— Приехала под видом фоторепортера… появилась сегодня утром и тут же попросила у меня машину, ей хочется все осмотреть… А ты не находишь, что она сильно изменилась?

— Последний раз я видел ее в Париже, сразу же после Освобождения. Рука у меня еще была на перевязи. Ничего особенного я не заметил. Когда знаешь человека уже столько времени… Жаль, что ее нет, я был бы очень рад повидать ее, нашу славную Аммами… Но в котором же часу возвращаются твои пансионеры, ведь уже одиннадцать! Дисциплинка у вас хромает! Пожелаю тебе спокойной ночи, завтра в шесть я уезжаю. Празднества в Ландау доконали меня, ты знаешь де Латтра…

Они вошли в дом через широкие стеклянные двери виллы, ярко-белой под луной. Большие комнаты тоже были залиты лунным светом.

— Лотта! — крикнул полковник, войдя в освещенный холл. — Не знаю, куда она повесила твой плащ… Лотта!

На верху лестницы появилась горничная и торопливо сбежала вниз.

— Неплохо вы устроились, — сказал актер, с удивлением глядя на горничную в прозрачном, расстегнутом халатике, открывавшем голые ноги.

— Холостяцкий дом… — равнодушно отозвался полковник.

Легонько вздыхая спросонья, Лотта принесла плащ и отперла дверь. Заскрипел песок под ногами, два ночных сторожа, немцы в штатском, стали навытяжку. Большая машина полковника ждала у подъезда, за рулем сидел шофер в военной форме.

— Небо совсем розовое, — сказал полковник, — еще не погасили иллюминацию. Спустись к реке, увидишь, как красиво. Надо же показать бошам, что если уж мы за что-нибудь беремся, то у нас получается лучше, чем у них…

— Как у вас здесь насчет комендантского часа? А вдруг твои варвары пошлют мне вдогонку пулю!

— Не беспокойся, комендантский час у нас понятие довольно растяжимое… К тому же у шофера на руках все, что требуется. До свиданья, Франсис. Анна-Мария, я уверен, огорчится, что ты ее не застал.

— До свиданья, Жако, передай ей от меня большой привет…

Машина покатила. Дорога скрипела под колесами, как садовый гравий под ногами. Она поднималась, спускалась, петляла. В свете уличных фонарей четко выступали виллы, белые кубообразные здания, похожие на виллу полковника, только меньших размеров. По одну сторону дороги, сразу же за виллами и садами, шли поля, за ними — лесистые холмы, высокие, как горы. А дальше виллы теснились друг к другу, дорога превратилась в мощеные улицы, улицы становились все уже и уже, сады исчезли. Вот и сердце города, не переменившееся со времен средневековья, площадь, которой Франсис любовался еще днем. Все окна черные, словно в городе все еще затемнение или словно у его порога стоит враг и жители либо ушли, либо попрятались. Редкие фонари не были помехой луне, она царила повсюду. Франсис остановил машину: он пройдется до гостиницы пешком. Машина скрылась за поворотом, и Франсис долго слышал ее шум в притаившейся городской тишине. Он пересек площадь, спустился по ступеням, раза два-три свернул в какие-то улочки и опять спустился вниз… Вот и мост.

Достаточно было дойти до середины моста и обернуться, и над глубоким черным руслом реки возникал высокий, залитый ослепительным светом берег. Стены и башни замка, остроконечные кровли домов, громоздившихся друг другу на спины, — все это было белым, светлым, четким, а рядом черным бархатным пологом свисали густые тени, за которыми прятались провалы и углы стен. Франсис перешел мост, спустился на противоположный низкий и неосвещенный берег. Вдоль реки тянулась широкая вековая аллея огромных деревьев… а может быть, они только казались такими во мраке? Неясный шелест, бег теней… От самой виллы полковника он не встретил ни одной живой души.