Читаем без скачивания Площадь - Чхе Ин Хун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Отведите арестованного в камеру.
Он медленно поднимался по лестнице. На душе было легко. Настроение было такое же, какое он обычно испытывал после ласк Юнай там, на вершине их сопки, откуда открывался замечательный вид на море с чайками. Все считали его тихоней и скромнягой, и откуда только взялась такая прыть в сексе? Он сам удивлялся. Значит, у него есть скрытые потенции. Видимо, не только в этом, есть и другие. Может, как раз потенция закоренелого садиста? Да и что в том плохого? Вон у Гитлера какие были мастера-палачи! А ведь, в сущности, такие же простые смертные, как и он. А испанская инквизиция? А палачи у королей-деспотов? Все сделаны из одного теста. И Менджюн тоже. В кабинете его поджидает Юнай. Что мешает ему иметь «дело» и с нею?
Юнай, как и в прошлый раз, сидела на стуле возле его стола и поднялась, когда он вошел. Одета в самые обычные кофту и юбку, на ногах резиновая обувь. Уже не так свежа, как несколько лет назад, в дни их романа. Зато чувствовалась зрелость, которая приходит с годами. Несмотря на то, что она тяжело переживала за мужа, она выглядела привлекательно. Особенно хороши были глаза и шея, все еще желанные для Менджюна. Она изо всех сил старалась казаться спокойной, хранила подчеркнуто презрительное безразличие. Ничто не ускользнуло от внимательных глаз Менджюна. Он разозлился и чуть не крикнул ей в лицо: «Опомнись, мы же не в гостиной твоего дома!» Знает ли она, в каком тяжком преступлении обвиняют ее мужа? Или все-таки питает надежду на то, что по старой памяти Менджюн поможет ему выпутаться из этой истории?
— Садись.
Юнай покорно села на прежнее место, запахнув полу юбки.
— Послушай, Юнай, — начал Менджюн, заглядывая в ее испуганные глаза.
Как давно он не произносил этого имени! Неужели все выгорело и ничего не осталось? Он почувствовал легкое волнение.
— Ты извини меня. Так получилось, я не успел тогда сказать тебе. Так внезапно исчез.
— …
— Но теперь я снова здесь. Может потому, что хотелось повидать тебя, Юнай…
— Об этом лучше ничего не говори. И слышать не хочу.
— Даже так? Тогда о чем говорить?
Менджюн достал сигарету, закурил. Медленно затянулся, с наслаждением втягивая табачный дым. Выкурив сигарету до конца, встал, подошел к Юнай. Правой рукой чуть приподнял ее подбородок.
Она сидела, закрыв глаза, бледная, как смерть. На лице выделялись потрескавшиеся, запекшиеся губы. Менджюн рывком притянул ее к себе и поцеловал прямо в эти губы. Юнай отшатнулась назад, испуганно спросила:
— Зачем это? Ты же все знаешь!
Менджюн слабо засмеялся:
— А что я знаю? Мы с тобой были любовниками. Сейчас ты замужем за моим бывшим другом. Я в курсе.
Он сделал шаг по направлению к ней. Она заметалась, как птица в клетке, умоляя сжалиться над ней:
— Прости, но только не это…
Ее слова разожгли в его груди костер. Хватит.
— Простить? За что ты просишь прощения? И как тебя надо простить, объясни…
Он приближался к ней шаг за шагом.
— Я и сейчас люблю тебя, Юнай…
— Если вправду любишь, не унижай меня! Прошу…
— Что за бред? С каких это пор моя любовь стала для тебя унижением? Ты брось свои буржуазные замашки. Ты все такая же дура! Ничему жизнь тебя не научила.
Он придвинул ее к стене и прижал руки так, что она не могла двигаться. Она сделала попытку освободиться. Менджюн с любопытством смотрел на бусинки пота, выступившие у нее на лбу.
Все та же. Точно такая, как тогда в Инчхоне, на вершине сопки. От меня не уйдешь. Хотя, что говорить, положение у нее сейчас, не позавидуешь. Какая уж тут радость. Тогда, в Инчхоне, они были влюбленной парочкой, а сегодня он требует ее тела как победитель, как будто это военный трофей. Он с силой рванул ее за кофту. С треском оторвался рукав спереди. Ее дыхание участилось, она словно осела:
— Прости, Менджюн.
Почему ты не кричишь, не вопишь, не плюнешь мне в лицо, как твой благоверный? Он до конца оторвал рукав ее кофты. Верхняя часть ее тела наполовину обнажилась. Перехватывая отбивающиеся руки, он рвал остальную одежду. Когда совсем ничего не осталось, прижал ее плечи к стене и стал с нескрываемым вожделением разглядывать грудь. Она стояла с закрытыми глазами, тяжело дышала и больше не сопротивлялась. Белые довольно большие груди поднимались в такт прерывистому дыханию. Было время, когда все это безраздельно принадлежало ему. Сейчас она полностью в его власти, но чувства обладания не было. Это его бесило. Почему-то в голову лезли мысли об Ынхэ. Он невольно сравнивал. Ынхэ никогда не отвергала его. Всегда с радостью обнимала. Сейчас ее грудь находится в Москве. И зачем ей эта Москва, с ее серым хмурым небом? До последней минуты она скрывала свои истинные намерения, и вот, выпорхнула из его объятий. Груди, которым нельзя верить.
Белая, гладкая, пышная ложь. Он схватил ее за шею и с силой притянул ее к себе. Откуда-то донесся крик птицы. Короткий, невыразительный, немелодичный. Должно быть, с той сопки за полицейским участком, где когда-то он лежал с окровавленным лицом, униженный, оплеванный и избитый. Юнай притихла в его объятиях, неподвижная, как труп, но ее голое тело излучало нежное, слабое тепло. Это тепло передавалось ему. Ее груди, живот и круглые ягодицы, как и прежде, словно магнитом притягивали его. Снова послышался крик птицы. Он повалил ее на пол и принялся жадно целовать в шею, грудь, губы. Ему представилось, что они с Юнай опять в Инчхоне, наверху памятной сопки, откуда открывается величественный вид на море, и что кричит не какая-то незнакомая птица, а целая стая чаек, бороздящих небесный простор над волнами. На море белеют паруса. Суда подают голос протяжными гудками. И бездонное небо, такое синее, что больно глазам. Зачем над этой проклятой землей такое божественно синее небо? В груди что-то обрушилось, прорвалась невидимая дамба, и накопившаяся мутная вода с шумом вырвалась на свободу сметая все на своем пути. По щекам потекли слезы, горькие, безутешные. Неостановимые, как осенний дождь.
— Юнай, открой глаза. Посмотри на меня.
Она растерянно посмотрела
