Читаем без скачивания Площадь - Чхе Ин Хун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не закрыв окна, он вернулся к Юнай и помог ей подняться на ноги. Снял пиджак, набросил ей на плечи и мягко сказал:
— Переночуешь здесь. Домой пойдешь завтра утром.
Не дожидаясь ответа, открыл входную дверь, подозвал часового и приказал проводить Юнай.
Некоторое время следил, как она, в мужском пиджаке, шла за часовым. Когда она скрылась за поворотом, закрыл дверь и застыл, прислонившись к ней спиной. Во всем теле была пустота, в душе страшное одиночество. Заламывая руки, он издал дикий стон. Плечи затряслись, он заговорил вслух сам с собой, как безумный:
— А может, ты дьявол?
Он обращался к невидимому собеседнику, стоявшему напротив. Хлопнул в ладоши. В пустой комнате хлопок отозвался резким неприятным звуком. Хотел засмеяться, но вместо смеха из горла вырвался слабый писк. Он был пуст. До того пуст, что даже не мог издать нормальный звук. Он долго беззвучно смеялся, ударяя затылком о дверной косяк.
На линию фронта у реки Нактонган опустилась темная ночь. Дождь лил, не переставая. Затаив дыхание, Ли Менджюн настороженно прислушивался, но, кроме шума ночного дождя, его слух не улавливал никаких звуков.
Он вглядывался в ночную темноту, плотной завесой заслонившую вход в пещеру, где он находился. Он надеялся, что из ночной мглы вот-вот появится знакомая фигура. Тщетно. Кругом кромешная тьма да монотонный шум дождя. Однако он не терял надежды, и все ждал, всматриваясь в непроглядную темноту. Неважно, что ничего невозможно было увидеть. Просто таково уж ожидание. Бывают обстоятельства, когда привычки человека становятся просто смешны. Прислушиваться к звукам, когда ничего не слышно, напрягать глаза, когда заведомо ничего нельзя увидеть, — это то, на что обрекают человека пять органов его чувств.
В борьбе с жизнью он бесповоротно проиграл. Дрожа под ночным дождем, он охранял непроглядную тьму и ожидал, что из нее появится тень. Это все, что ему оставалось на этом поле битвы. Он сидит в пещере, отгороженной от мира дождевиком. Пещера в форме полумесяца, шириной примерно метра три, с высоким песчаным полом. Дождь сюда не попадал. Менджюн не стал заходить внутрь, а расположился поближе ко входу.
Чтобы, когда она появится, как можно быстрее оказаться рядом. Он ждал Ынхэ.
Менджюн освободил Юнай и ее мужа Тхэсика. Вскоре после этого он получил приказ направиться на Нактонганский фронт. В те дни военное счастье окончательно перешло в руки противника, северяне повсеместно отступали. Он с большим облегчением покинул подвалы контрразведки: морально и физически устал допрашивать и расстреливать людей. Правда, поначалу работа даже нравилась ему. Он испытывал настоящее удовольствие от безнаказанности причинять боль, истязать. Власть над судьбами других укрепляла в нем веру в собственное превосходство. Подвергая арестованных пыткам и упиваясь их стонами, он мысленно представлял себе их прежний образ жизни. Сегодня они его жертвы, а ведь еще вчера каждый из них считал себя важной шишкой. Они щеголяли в шикарных костюмах при галстуках и в лакированных туфлях. Блага жизни они оплачивали грязными деньгами, полученными нечестным путем. Все они восхваляли эту свою страну, место которой среди политических карикатур, и искренне верили, что они — часть передовой западной цивилизации. Они были порождением общества, в котором сто человек питались древесной корой, жили впроголодь, чтобы один мог себе позволить надушиться туалетной водой из Парижа. Абстрактные законы экономики, воспринимаемые на эмоциональном уровне, питали ненависть Ли Менджюна к соотечественникам, живущим на Юге Кореи.
Причиной тревоги Менджюна была война. До ее начала он считал, что у него еще много времени. Он надеялся, что постепенно эта страна встанет на правильный путь, а потом можно будет заняться и Югом, чтобы привести их к общему знаменателю. Но неожиданно началась война, и Народная армия неудержимой лавиной хлынула на юг. Объективный ход истории перечеркнул его расчеты. Стало страшно. Получается, что в истории не обязательно за счетом «один» следует «два». Значит ли это, что кажущиеся обывателями заурядные личности на самом деле политические «старейшины»? Он стал бояться, что совершит ошибку и история оставит его на обочине дороги.
Он не смог понять чего-то до начала войны и хотел восполнить этот пробел в подвале полицейского управления. Чтобы догнать историю, чтобы убедить себя, что арестованные — это отвратительные враги народа, он вооружился кожаной плетью, стал палачом. На его жестокость люди реагировали по-разному. Одни до конца держались достойно, молча сносили физические страдания, стиснув зубы. Были, конечно, и такие, кто после каждого удара пронзительно кричал, будто их ножом режут. Попадались интеллигенты, пытавшиеся силой убеждения вызвать в контрразведчиках чувство сострадания и жалости. Каждый день перед его глазами, как в калейдоскопе, мелькали разные люди, и каждый со своей драмой. Со временем все это начало надоедать. Он охладел к делу, потерял интерес к «обработке человеческого материала». Лампа с отражателем образовывала на полу световой круг, в котором день за днем корчилась от боли очередная жертва, вздрагивая под ударами кожаной плети. Менджюну было отлично известно, что все до одного люди, проходившие через адовы муки в застенках северокорейской контрразведки, не были ни врагами народа, ни наймитами капитализма, ни национальными предателями, ни шпионами, как об этом трубила коммунистическая пресса в своих победных реляциях.
В отношениях с Юнай не было никакой определенности. Сперва показалось, что она полностью находится в его власти, но это была иллюзия, самообман. Стеклянная стена, стоявшая между ними, позволяла видеть объект вожделения, но дотянуться до него было невозможно. Что касается отношений между ним и подследственными, то, в конечном счете, побеждали подследственные. Он ждал, что удары плетью, которые он обрушивал на тело истязаемого,
