Читаем без скачивания За линией Габерландта - Вячеслав Пальман

— Там поселок рыбаков, — сказал Зотов. — Сгорят...

— Это бандиты.

Ехать по морю нечего было и думать. Шесть мужчин с собаками и ружьями пошли вдоль берега навстречу огню. Когда они подошли к реке, пожар стал виден во всю ширь.

—  Мы спасены! — сказал Корней Петрович. — Река...

Огонь не смог перешагнуть водный рубеж. Через речку на этот берег сыпались искры и головешки, но они падали в голый лиственничный лес, который не так легко загорался, как хвойный стланик. Искры гасли на земле, огонь не находил пищи. Люди перебрались через воду и пошли по-над морем, защищаясь от огня мокрым брезентом плащей.

Зотов выглянул из-за ледяного припая. Поселок рыбаков уже не существовал. Лишь тлели, догорая, чаны, запах сгоревшей рыбы смрадно тянулся с берега.

—  Никого. Погибли...

Женский плач раздался совсем рядом. Под обтаявшими от жара льдинами сидели мокрые, дрожащие и подавленные люди. Они все еще не рисковали выйти из-за ледяного барьера, ждали, когда огонь завершит начатое, чтобы потом бежать к соседям.

Обессиленные, обгоревшие и грязные, добрались спасители и спасенные до реки, перебрались через нее и, дрожа от холодного озноба, пошли дальше, к дому Зотова.

В крупном лесу стало тише, ветер гудел по вершинам, раскачивая деревья. Красное зарево стояло в полнеба.

—  Скорей, скорей! — понукал Иван Порфирьевич. На сердце у него сделалось неспокойно: они так неосмотрительно оставили факторию и дом Зотова без охраны. А что, если... Он боялся додумать эту мысль до конца.

Когда вышли из лесу, их глазам представилась страшная картина: дом Зотова, обе теплицы и амбар горели жарким костром.

Оболенский, задохнувшись, бросился вперед. Он обежал вокруг дома, кинулся в теплицы, потом обратно, но сделать уже ничего не мог. Зотов вырвался вперед.

—  Не могу! Там бумаги! — закричал он и в одно мгновение оказался возле дома.

С силой выбив окно, из которого сразу потянулся черный, горячий дым, он прыгнул внутрь дома. Оболенский бросился за ним. В это время из окна вылетел небольшой сундучок, в котором хранились зотовские бумаги, показался черный, задыхающийся Зотов. Полушубок на нем коробился от жара. Корней Петрович подхватил друга, оттащил подальше от огня, снял тлеющую одежду.

— Слава богу! — сказал он.

— Мои бумаги?.. — Зотов уже плохо понимал, он чуть не задохнулся.

— Здесь, здесь, Николай Иванович.

Пожар бушевал в полную силу. Трещали балки, железо на крыше накалялось и лопалось. Зотов сел на землю, обхватил голову руками и застонал. Весь его труд погиб за какие-нибудь полчаса.

—  Пошли, Иваныч, — сказал Жук и насильно поднял товарища с земли.

Оболенский плакал, как ребенок, и все оборачивался, все смотрел на огонь, довершающий злое дело.

Никто не видел Никамуру. Но все знали: он здесь.

Глава двадцать вторая, в которой рассказывается о подлом плане Никамуры. Трагедия завершается. Убийца остается в тени

«Лучше бы меня убили!» — писал Николай Иванович Зотов на последних страницах дневника. Отчаянию его не было предела. Как видно из записей, после той ужасной ночи он заболел и больше недели лежал у Ивана Порфирьевича Жука. Оболенский не отходил от него. Верная Байда сидела у порога. И только Бека, напуганный пожаром, многолюдьем и той невнимательностью, с которой теперь относились к нему люди, занятые более серьезными делами, целыми днями бродил по тайге недалеко от фактории.

Если бы он мог говорить!.. Бека, несомненно, встречал в лесу чужих людей. Они бродили по тайге, как волки вокруг загнанной дичи, но еще не рисковали броситься в открытую, чтобы взять добычу. Лось осторожно выглядывал из-за кустов, принюхивался к дыму потаенного костра, чувствовал оружие и на всякий случай уходил подальше.

В самой фактории люди жили на осадном положении. Никто не строил иллюзий насчет возникновения пожаров. Все прекрасно понимали, что эти пожары — дело злых рук. Все ждали решительной схватки.

Ранняя зима сломала планы на обоих берегах моря. Жук не дождался ни товаров, ни отряда. Зимние штормы преградили путь, а потом сразу ударили морозы, по морю заходили ледяные криги, и пускаться в плавание в такое время было просто безумием.

Зотов не знал, куда девать себя, чем заняться. Он разобрал спасенные бумаги, сделал последние записи и уже по первому снежку начал ходить с Оболенским на пожарище.

Грустную картину представляла теперь их усадьба. Остовы печей и черные трубы стояли на поляне. Груда обугленных бревен и камней лежала там, где месяц назад стоял теплый уютный дом и цвели сотни растений. Сохранилась только метеорологическая площадка и питомник ягодников. Зотов шел к питомнику Корней Петрович возобновил ежедневные наблюдения за погодой и мерзлотой.

Однако беда не сломила Николая Ивановича. В дневнике он записал:

«Все придется начинать сначала. Строить и восстанавливать. Нужно ехать в область к Федосову, просить средства для настоящей опытной станции. Надо по-новому взглянуть и на жизнь. Все-таки главным препятствием к движению человеческой мысли вперед, к развитию науки является не консервативность природы, а враги общества, носители ненависти, зла и наживы. Тысячу раз правы Федосов и Величко!..»

Этой многозначительной записью кончается дневник Николая Ивановича Зотова. События, происшедшие в ноябре 1923 года и позже, частично записаны уже Оболенским, частью освещены в следственных документах, копии которых нам прислали из краевого архива, куда Шустов делал запрос.

Краткий пересказ этих событий с авторскими домыслами следует ниже.

Что-то случилось с кораблем Никамуры. Или его перехватил пограничный катер, или он потерпел крушение, только ни сам Джон Никамура, ни Белый Кин с отрядом семеновцев не смогли в ту осень уехать с Охотского побережья. Для них возникла скверная перспектива — провести зиму, а может быть, и не одну зиму в этих суровых местах в надежде на то, что о них вспомнят в Сьюарде и пришлют второй корабль.

Диверсия с пожаром не была доведена до конца. Ограбить факторию не удалось. Банда оказалась в трудном положении: без продуктов, без жилья, без перспектив на будущее. Семеновцы кружили вокруг фактории, как осы вокруг чужого меда.

Налет произошел через два дня после того, как Иван Порфирьевич послал своего человека на стойбище к Шахурдину с письмом, в котором просил Матвея прислать десять — пятнадцать охотников для участия в облаве и в уничтожении банды. Человека перехватили на обратном пути в тайге, выведали, куда и зачем он ходил, и застрелили. Никамура решил действовать, пока не подошли орочи.